Я медленно подошла к сыну и прижала курчавую голову к своему животу, зарываясь в волосы пальцами обеих рук. Он ужасно любил, когда я трогала его кудри.

— Ты не потерялся, мой лев. Ты просто оказался пленником лжи, на которую меня вынудил Марко и на которую я по глупости согласилась. Если бы я рассказала тебе всю правду…было бы иначе. Но разве возможно изменить то, что было? Я все сделала для того, чтобы ты был счастлив, но что-то я упустила…что-то пошло не так. Я настолько стремилась оградить тебя от боли и страданий, что в какой-то момент не поняла, что ограждаю тебя и от жизни. Я…так виновата перед тобой, сынок.

— Не правда! Ты ни в чем не виновата! Ты все делала правильно. Я бы поступил точно так же. Я много думал об этом, мама. Тогда, когда сбежал, и там в тюрьме. У меня было время подумать. И я представил себе, как ты осталась одна, представил себе, как мой от…как Марко умолял тебя не отказываться и обещал золотые горы. Он умеет убеждать. Я знаю. Я сам слышал. Сальваторе, он…он прямой, а оте…а Марко, он хитрый и подлый… Я ведь все вспомнил. Как он не вытаскивал меня из воды, как…как бросил меня одного в охотничьем домике замерзать и вернулся только утром. Я все вспомнил.

— О боже! Почему ты мне не рассказал!?

— Я забыл…я все простил ему. Я, как и ты, верил ему. Так что ты ни в чем не виновата… Это я виноват, что не смог тебя от него защитить и позволил ударить…виноват, что ты все эти годы страдала.

— Что ты! Я все эти годы была самой счастливой — ведь у меня есть ты!

— Ты…ты жила с нелюбимым ради меня. Что может быть ужаснее этого?

Я отвернулась к окну, продолжая перебирать его волосы. Ничто не может быть ужасней…может? Ждать человека, который никогда не намерен к тебе возвращаться, безумно жаждать того, кто никогда не станет близок настолько, чтобы…чтобы сказать, что любит…

— Он…он уедет насовсем…

— Кто?

— Дядя…Сальваторе. Он уедет из Италии. Разве это правильно, что теперь он возьмет и уедет?

Поднял на меня бледное осунувшееся лицо, и мое сердце сжалось. Как же он страдает после всего, что было, и в этом и моя вина. Никогда не забуду, как он вымаливал у меня прощение за выстрел. Как целовал мои руки и просил простить. Какая-то часть меня сходила с ума от жалости и искренне сожалела, что ему пришлось все это пережить… а другая часть понимала — иначе я бы и не поступила.

— Мама! Ты слышишь? Сальваторе уезжает!

Я его слышала…и в первый раз услышала тоже. В груди так сильно кольнуло, что казалось вся рана разошлась, и из нее засочилась кровь.

— Ты дашь ему уехать?

Мои руки сильнее прошлись по волосам сына, и я судорожно выдохнула. Разве я в силах остановить Сальваторе? Разве есть что-то или кто-то, способный противостоять этой стихии? Но…после всего сказанного нами разве есть дорога обратно? Мы сожгли друг друга дотла.

— Ты же его любишь!

И снова наши взгляды встретились.

— Сальваторе…он…не станет кого-то слушать. Если принял решение, никто и ничто его не остановит.

— Ты можешь!