Люк схватил с вешалки пальто и молнией покинул театр через служебный вход. Убегал столь суетливо, что редкому, не знавшему господина Страйдера в лицо прохожему он мог показаться предельно странным человеком, которого до ужаса пугала перспектива быть пойманным. Вот только удирал Люциус не от преследования, не от правосудия.

От неумолчного шума толпы. От рукоплесканий и слепящих рамп. От обожания во взглядах.

Он дьявольски устал от театральной напыщенности и, сложно в это поверить, но он устал от собственного труда. Прежде желанный успех не пьянил с былой силой, не вызывал упоения на сердце. Блестящая, талантливая постановка, а именно так именовали ее критики в прессе, соискала особый восторг в массах — предел мечтаний творца. Но достигнутая мечта — столп разочарований. Она как блеклое воспоминание о счастливых годах, навевавшее тоску о радости стремлений, некогда бивших пламенем изнутри. Но пламя утихло, а вместе с ним и движущая творческая сила.

То ли остановиться на этом, то ли желать большего…

Мощное, надо ли говорить, отрицательное потрясение такого рода стало для Люциуса открытием.

Он вскинул взгляд в вечернее небо. Хмурое от серой тьмы, оно бросало на землю холодную изморось. Люк подставил лицо прохладе, вслушался в равномерное постукивание капель о железный навес, в движение автомобилей, рассекающих сырые дороги. Постепенно успокаиваясь, все охотнее отпускал мысли об изнурении неприязненными чувствами и даже подумал о том, что будь сейчас при нем сигареты, — он выкурил бы за милую душу.

— И все-таки у тебя получилось, браво, — из тени переулка обволакивающим потоком вдруг начал изливался глубокий голос, волнуя ужасающей размеренностью и силой.

Люк замер, в пробирающей до костей оторопи даже дышать перестал. Он слышал что-то знакомое сердцу и одновременно с тем далекое и туманное, как древний сон. Сражаясь с любопытством и страхом, демон усилием воли сбросил оцепенение и обернулся. Нашел взглядом притулившегося к стене театра мужчину в клетчатом шерстяном пиджаке. Тени черными мазками очертили квадратные скулы худого лица, залегли в глубокие впадины голубых глаз; свет слабого уличного прожектора блестел в светлых волосах, обнажая две небольшие залысины у лба. Образ незнакомца, как и его голос, улавливался Люциусом с ощущением какого-то странного дежавю, словно они однажды встречались, но где и при каких обстоятельствах вспомнить, увы, не мог.

— Признаться, я не совсем верил в успех твоих намерений. Основанных на том, что еще только должно случиться, поистине безумных замыслов, — продолжал говорить незнакомец, не выходя из-под покрова полутьмы, — но тем не менее, первый этап позади.

— Я вас знаю, — голос Люциуса невольно сорвался в вопрос. Выуживая из памяти какие-то редкие детали, он не был готов им поверить.

— Конечно знаешь, — невыразительный до этого тон мужчины радостно смягчился, — обсерватория, латынь, теория множественных вселенных, — он оттолкнулся от стены, представ перед Люциусом во всем своем немалом росте. — Ты учишься перемещаться в пространстве, задаешь мне непростые вопросы о том, сможет ли Лоркан Элфорд возродить межпространсвенный портал века не позже тринадцатого, и отчаянно желаешь спасти своих друзей.

И каждое его слово озаряло черную пучину совершенно неведомого раннее забытья. Все, о чем говорил незнакомец складывалось в неясные картины в уме. Воспоминания одно за другим сменяли друг друга, как будто приходя из какой-то другой, прошлой жизни. От сумасшедшего головокружения в ногах возникла слабость. Люк схватился руками за голову и рухнул спиной к двери в поисках опоры.

Старая астрономическая обсерватория — место начала его исканий. Место, где он впервые познакомился с самим собой.

Место, где он видел будущее, в котором сможет избавиться от Лоркана раз и навсегда.

Так вот для чего все это было. Эта одержимость одним сценарием, навязчивым сном, который казался единственным верным исходом. Чтобы оказаться здесь, на пути, который станет концом неотвязного господина. Дьявола.

Чтобы в этот вечер, в эту минуту встретиться с Огастесом. Огастес, — голову вдруг осенило, — незнакомца зовут Огастес.