Володя сделался мрачнее тучи и сказал:
– Скажи ему, мы привезем врачей.
Отвернувшись, чтобы не смущать мивоков, он заговорил – похоже, в рацию.
– Срочно нужны врачи. Тут какая-то инфекционная болезнь, скорее всего, занесенная англичанами.
Элсу что-то сказал мне, и Сара перевела:
– Он спрашивает, не с предками ли разговаривает ваш человек.
– Можно сказать, что и так.
Через десять минут, с «Астрахани» доставили лейтенанта Сашу Дерюгина, того самого врача, который вчера впервые осмотрел Сару после её ранения и моего лечения. А ещё через пятнадцать пришла моторка с матушкой Ольгой, Лизой, и Ренатой, а также тремя девушками из Алиной команды, которых матушка начала обучать работе медсестры. Болезнь, к счастью, оказалась всего лишь гриппом. Но из примерно двухсот жителей деревни болели почти все, где-то половина тяжело. А около трёх десятков уже умерло.
Врачи каким-то чудом обошли за шесть часов все полторы сотни больных, выдали им лекарства, которые те из нас, кто ничего не смыслил в врачевании, несли за ними в чемоданчиках. Двенадцать самых тяжелых по распоряжению матушки Ольги отправили на «Астрахань», а Лиза и Женя, одна из ассистенток Ренаты, решили остаться в деревне. С ними оставили меня и Сару, как единственного переводчика. Нам выделили два местных домика, в одном из которых поселились Лиза и я, а в другом – Женя и Сара. И нам с Сарой пришлось делать самую тяжелую работу по уходу за больными. Впрочем, я не жаловался – мивоки оказались благодарными, увидев, что их больные стали быстро поправляться. Мясо и рыбу, по распоряжению врачей, выдавали в основном больным, а нас кормили запеченными желудями (любимая еда мивоков), орехами, ну и иногда и нам перепадал кусочек оленины, куропатки, или лососины.
И вдруг заболела сначала Сара – которая, впрочем, наотрез отказалась уезжать, несмотря на Лизин приказ, а на следующий день и я. Я попытался сделать вид, что у меня все нормально, но Лиза наметанным глазом определила температуру и вызвала по рации замену. На этот раз пришел «Форт-Росс», меня с Сарой переправили на корабль, а вместо нас санитарами отправились двое из Володиных друзей. На замену Саре прибыл ее папа – хоть Мэри, как я потом узнал, и порывалась приехать лично, несмотря на беременность, матушка Ольга этого, естественно, не допустила. Джон же, как оказалось, знал достаточно мивокского, чтобы спросить, где что болит, и даже понять ответ. Матушка и сама предложила Лизе ее заменить, но та сказала:
– Да ничего страшного, я уже привыкла и знаю всех больных.
В тот же вечер, температура у меня резко подскочила, и меня разместили в одной из кают, служивших теперь стационаром. На столе лежал колокольчик, и, когда мне нужно было в туалет, я в него звонил; приходила одна из сестер и, как это было ни унизительно, помогала мне с этим делом. К вечеру мне стало немного лучше, но начались галлюцинации – сначала вокруг моей головы закружились маленькие ярко-зеленые колибри, а затем в каюту вошла Лиза. Несмотря на мою болезнь, она вдруг забралась на койку и на меня, и меня накрыла волна блаженства. Конечно, мне это привиделось – когда я проснулся с утра, жар спал, и в каюте не оказалось ни колибри, ни Лизы, вот только почему-то на простыне появились следы крови. Я спросил у Ренаты, что бы это могло означать, но она и сама, внимательно осмотрев все мое тело, недоуменно покачала головой – ничего не кровоточило, а, если бы я кашлял кровью, то следы были бы в районе подушки, а не намного ниже.
12. Юрьев день
Лиза вернулась через два дня, одиннадцатого мая. Меня вот-вот должны были выписать, но матушка Ольга решила, что мне пока лучше к ней не приближаться. Да, моя любимая провела полторы недели в обществе гриппозных больных и не заболела, но «ты же знаешь, она ни с кем из них не целовалась». Поэтому ей хоть и позволяли меня изредка – очень редко – навещать, но она всегда одевала марлевую повязку – за этим следили и матушка, и Рената. Она мне рассказала, что за все время, пока она и другие работали в Лиличике, умерла лишь одна старушка – «там ничего нельзя было сделать, болезнь слишком далеко зашла» – зато все остальные выздоровели. А когда я порывался что-нибудь сказать, она с улыбкой прикладывала палец к губам – мол, расскажешь попозже.
Было невыносимо скучно – меня не подпускали ни к какой работе, ни физической, ни даже умственной. Разрешалось лишь читать бумажные книги, и, кроме того, Мэри написала для меня список слов языка мивок в английской транскрипции, который я прилежно штудировал. Впрочем, без знания правил языка не выучишь, а уж без разговорной практики – тем более.
Мне уже разрешали вставать с кровати, и я часами наблюдал за тем, как кипит работа в Николаевке. Кроме того, матушка Ольга разрешила мне встречаться с Сарой, ведь мы оба выздоравливали от одной разновидности гриппа. Половину времени я учил ее русскому, а половину она меня мивокскому, как могла. Мы даже начали составлять некое подобие грамматики языка.
Шестнадцатого мая мне объявили, что у меня кончился кашель, и я уже не был заразен. После обеда я наконец-то смог вернуться в нашу каюту. Должен сказать, что встреча наша с Лизой была весьма бурной, и поговорили мы только за ужином. Я, конечно, рассказал ей про галлюцинацию, думал, обрадуется, ведь это доказывает, что я без неё даже при высокой температуре жить не могу, а она почему-то задумалась и погрустнела.
И, чтобы хоть как-то развеселить ее, я вспомнил, что на острове цветы, как в будущем споёт Высоцкий, «необычайной красоты». На следующее утро, когда Лиза уехала проведать последних пациентов в Лиличике, я упросил-таки матушку Ольгу разрешить мне прогулку на берег – «только без физических нагрузок», сказала она строго.
Лучшие цветы, как я помнил, росли сверху, на Горе Колибри. И я направился туда по тропинке, протоптанной с тех пор, как там появился наблюдательный пост.
День был изумительный – ярко светило солнце, пели птицы, то и дело пробегали олени (ведь охота на них еще не началась). Залив был не свинцово-серым, каким я его запомнил с детства, а ярко-синим, и над ним кружили пеликаны, бакланы, морские орлы… Пару раз я останавливался полакомиться ежевикой – все-таки она здесь действительно необыкновенно вкусна.