– А почему он отменил Юрьев день? – сказала кислым тоном Рената.
– Юрьев день был приостановлен еще при Иване Грозном введением так называемых заповедных лет. Потом это ужесточил Федор Иоаннович, но окончательно отменен он не был. Более того, при Борисе, Юрьев день был вновь введен во время голода, чтобы крестьяне могли переходить на другие земли, на Юг, на Урал, в Сибирь. Вновь потерял силу он именно из-за противодействия бояр. Но окончательно отменило его лишь Соборное уложение 1649 года.
Далее. В тысяча шестьсот третьем году голод пошел на убыль, но уже на следующий год в Польше объявился Лжедмитрий. Воеводы Бориса его разбили, и он ушел в Путивль. Но в апреле пятого года Годунов умер; возможно, его отравили, а его сын Федор Борисович не смог удержать власть и был убит в результате мятежа. И Россия на много лет погрузилась в хаос.
Скажу сразу, если кого интересует, могу предоставить вам подтверждение моих слов – кое-какие материалы, с некоторыми из которых я знаком, я нашел в библиотеке Лехи Иванова.
– Так что делать-то? – вздохнул Вася Нечипорук.
– Будь у нас возможность, я бы немедленно отправился к Борису и попытался смягчить эффекты будущего голода. Ведь в следующем году по всей Европе будет хороший урожай, зерно будет дешевым, да и можно в массовом порядке заготавливать грибы, рыбу, ягоды… Да и в военном смысле мы смогли бы ему помочь, если бы он, конечно, захотел нас слушать… Но у нас нет даже возможности добраться до России.
– Именно, – сказал Володя. – Но будем иметь это в виду – вдруг что-нибудь придумаем?
10. Добро пожаловать!
После моего второго доклада, Володя изрек:
– Лех, мечты – это хорошо, но давай спустимся на грешную землю. Завтра, как ты помнишь, планируется экспедиция на Росский полуостров. Айда с нами, ты все-таки наш министр иностранных, не побоюсь этого слова, дел. А индейцы местные пока еще не наши. Так что налаживание отношений с ними – твоя прямая обязанность.
– Оно-то оно, да вот языка их я не знаю от слова вообще. Разве что возьмем с собой Мэри.
– Вот и хорошо.
Мэри сразу же согласилась, но с утра, когда мы за ней пришли, оказалось, что у нее началась тошнота и рвота. Пришлось ее перевезти на «Форт-Росс» и отвести к матушке Ольге. После обследования, наша главврач сказала:
– Значит, так. Девушка в положении. У нее уже было несколько выкидышей, и я не дам ее зря тревожить. Пусть побудет у меня какое-то время и понаблюдается. Надеюсь, что на этот раз все у них с Джоном получится.
Все попытки Володи добиться хотя бы разрешения взять ее с собой в качестве переводчика матушка с улыбкой отмела, добавив:
– Возьмите лучше Сару. Она же тоже язык знает, и медицинских противопоказаний в ее случае нет никаких.
Так Володя и решил. Я, естественно, не был в восторге, но решил не озвучивать свои претензии вслух. Тем более, мивокского более не знал никто, а откладывать визит на полуостров до морковкина заговения как-то не хотелось.
Наша цель, которую ребята обнаружили с наблюдательного поста на горе Колибри, располагалась на холме, получившем в девятнадцатом веке название «Телеграфный». Он располагался прямо на побережье – район, известный в двадцатом веке как «Северный пляж», еще не был намыт.
Как тогда с Хичилик, мы пошли на «Астрахани», которая стала на рейд недалеко от индейской деревни. Володя посмотрел в бинокль (у него тридцатикратный, не чета моему), потом передал его мне.
Я впервые увидел не реконструкцию, как в Куле Локло, и не разрушенную деревню мивоков, как Хичилик, а живую. Склон холма был усеян красными жилищами из коры секвойи, между которыми сновали индейцы – коричневые, низкорослые. Дети были, как правило, голые, невысокие мужчины – тоже, разве что у некоторых были головные уборы из перьев. Женщины ходили с голой грудью, но у них было что-то вроде юбки из двух узких кусков ткани – спереди и сзади. У многих из них к животу были приторочены младенцы. Чуть в стороне находилась постройка покрупнее – вероятно, баня, а на вершине холма располагался «круглый дом» достаточно большого диаметра.