— Я уже думал, что все, стрелять придется, — произнес Вася внезапно севшим голосом.

Нгуен куда-то исчез, вместе с ним пропали девчонки, и последнему я даже обрадовался, поскольку не хотел, чтобы Мария видела, как я перейду в «активную фазу», перестану быть Иваном Серовым, а стану безмозглым контейнером для желающего размножаться микроорганизма.

— Нет, — прохрипел я. — Что… было?

— Лицо изменилось, вены набухли, — Эрик в кои-то веки был совершенно серьезен. — Хотя ты сам видел.

О да, видел, и не раз.

— Давай быстрее, в санчасти всех колют, и тебя тоже, — добавил Вася, после чего меня подняли на ноги и повели дальше.

Мы миновали транспортную зону, где по бетонке носились взмыленные люди и звучали раздраженные голоса. Свернули к окруженному деревьями штабному корпусу, откуда забрали девчонок… когда, сутки назад, или неделю назад, а может быть два месяца? Чтобы сообразить, разума у меня уже не хватило.

Ремень на запястье мешал, я дергал руками, по ним струилась тяжелая, злая сила. Хотелось сгорбиться, и прыгнуть на идущего впереди Сыча, чтобы сломать ему шею и порвать глотку…

Новая волна тьмы явилась бесшумно и без предупреждения.

Ударил в глаза свет, обычный, электрический, и я заморгал,жадно хватая ртом пахнущий лекарствами воздух.

— Слишком поздно!! — кричал кто-то рядом. — Он уже изменяется! Он фактически труп! Утащите его отсюда!

— Если ты не сделаешь ему укол, двойную дозу, — Ингвар говорил спокойно, почти равнодушно, — то я пристрелю тебя прямо тут. Так что выбирай — либо укол, либо выстрел, — судя по звукам, он передернул затвор.

Видеть нормально я уже не мог, различал только свет и тьму, и движущиеся тени. Великолепно ощущал запахи — пот, кровь, страх, гниль.

— Ладно! Но я ничего не обещаю, — сказал обладатель незнакомого голоса. — Давай…

Пронизанная искрами чернота засосала меня, и я рухнул в ее водоворот с яростным рычанием.

Я так часто терял сознание последние дни, что привык к этому.

Вот только возвращение на этот раз получилось необычным, приятным и спокойным — под затылком было мягкое, сверху белое и плоское, и глаз радовал обычный дневной свет, приглушенный толстыми шторами.

— О, моргает! — заявил мужской голос с радостными интонациями родителя, чей отпрыск впервые обкакался.

— Скажи что-нибудь, — потребовал куда более мелодичный женский.

— Что-нибудь, — произнес я, и с некоторым усилием отклеил голову от подушки.