– Тогда вы и сами понимаете. Люди со слабыми нервами после того, что там видят, не идут учиться на мастресс.

Тогда после первого посещения Кейн стошнило, и она на год отказалась от Университета. Еще несколько месяцев ей снились изувеченные тела, ожоги и безвольные, бессознательные люди в белых, пропахших лекарствами палатах.

Но в конечном итоге нежелание зависеть от семьи, быть приложением к собственному статусу, все же победило.

Во второй раз в Тринадцатой больнице оказалось проще.

– Это так интересно? – спросил Атрес и пояснил: – Изучать спирит.

– Да, – просто ответила Кейн, отвернувшись от него, чтобы помыть руки. – Знаете, тогда я даже не думала, что так увлекусь. Мне просто нужно было сменить обстановку. Я не понимала, что такое Мираж. Для меня не было это важно, меня волновал только мой собственный маленький мирок и возможность не пускать в него посторонних. А потом оказалось, что снаружи, за его границами, еще много всего.

Атрес сел ровнее и убрал руку от раны. Он дышал размеренно и будто отсчитывал про себя каждый вдох и выдох. Почему-то он не просил обезболивающее.

Впрочем, он ведь считал рану царапиной.

Кейн оторвала кусок бинта, чтобы стереть кровь вокруг пореза.

Атрес напрягся, но ничего не сказал.

– Больно? – спросила Кейн.

– Терпимо. У меня высокий болевой порог, – ответил он.

– Хорошо. Потерпите, надо продезинфицировать.

Атрес кивнул, поднял руку, чтобы Кейн было удобнее. Он сидел абсолютно неподвижно, пока она стирала кровь и обрабатывала рану, ни разу не дернулся, даже когда она начала зашивать.

– Вы всегда хорошо переносили боль? – спросила Кейн, чтобы отвлечь одновременно и его, и себя. Она протыкала кожу аккуратно, стягивала края раны ровными, изящными стежками – ей всегда нравилось шить.

– Я много болел в детстве, – Атрес равнодушно следил за иглой. – Это приучило меня терпеть.

Кейн постаралась представить его ребенком и улыбнулась:

– Должно быть, вы уже тогда были очень целеустремленным.

– Тогда я верил, что у меня мало времени, я не хотел тратить его прикованным к постели, – словно нечто очевидное пояснил он и неожиданно добавил: – Рядом с моей кроватью стояли старые часы. Их тиканье было очень громким и очень навязчивым. Больше всего мне хотелось, чтобы они остановились.

Он упомянул это походя, как бы между прочим, и все же что-то внутри Кейн отозвалось на эти слова. Что-то скрывалось за ними, что-то важное, чего Атрес, возможно, сам не понимал.