— Пойду вызову “скорую”, — сказал я, намереваясь вернуться. — На всякий случай.
— Погодите, — остановил он меня. — Вам лучше не появляться на виду. Я сам вызову.
В этот момент подонки начали проявлять первые признаки жизни: сучить ручками-ножками и пытаться принять вертикальное положение.
— Сейчас оклемаются, — сказал я и предложил: — Пойдемте отсюда. Пусть считают, что их постигла кара небесная. Может, условный рефлекс выработается.
Мы вместе поднялись на третий этаж. И вдруг он сказал:
— Не зайдете ли ко мне выпить чаю или кофе, Илья Муромец? Не хочется оставаться неблагодарным.
Так и началась дружба. А первое, что я увидел среди спартанской обстановки его квартиры (книжные полки до потолка да узкая деревянная кровать у стены), — стоящий на почетном месте шахматный столик. Фигуры были из камня, ручной работы. Поначалу я подумал, что он просто страстный любитель шахмат.
“Разум не имеет возраста и к двенадцати годам уже формируется полностью, — как-то сказал он. — Давай перейдем на ты”.
Кому-то он мог показаться странным — веселый и бодрый старик, не обращавший внимания на возраст и сохранявший ясность мысли. “Впадать в маразм или нет — выбор делает человек. И, возможно, уже при рождении”, — тоже его слова.
Во время нашего первого совместного чаепития с сушками он предложил партию в шахматы. Я отказался, сославшись на неумение.
— А есть желание научиться?
— Не поздно ли?
— Если вы собираетесь в будущем отобрать шахматную корону у Каспарова, то поздновато. Но если…
— Вечер у меня свободный. Почему бы и не попробовать? — согласился я. Старик мне и раньше нравился, а всех планов у меня было — сходить за кефиром и завалиться в постель с книгой. И то и другое могло подождать.
Я и не подозревал, какую западню он мне приготовил, а потому с легкой душой сделал роковой шаг. И попался — он действительно научил меня играть.
Встречи наши стали регулярными: я появлялся по вечерам два-три раза в неделю: он меня не просто учил, а тренировал по какой-то собственной методике с полного нуля. Я-то ведь в шахматах был дуб дубом, а он словно стружку с болванки снимал. Я только года через три сообразил, что он, собственно, со мной сотворил, и мне стала смешна моя же первоначальная тупость.
— Ты доволен результатами своего эксперимента? — напрямую спросил я как-то.
— Я — да, а ты?
— Интересно, какой у меня уровень игры? — Мне действительно было интересно, потому что шахматами я занимался исключительно с Велимиром, ни с кем больше не играл и в шахматный клуб не бегал.
— Уже довольно серьезный, — сказал он, подумав. — А годика через три будет совсем серьезный, и будешь ты уже не просто человек, а игрок в бисер. Правда, хочу тебя огорчить: на шахматную корону тебе рассчитывать по-прежнему не стоит. Знаешь ли, во времена Моцарта было много композиторов, которые писали очень даже неплохую музыку, но Моцарт — они есть Моцарт. Это относится и ко мне, между прочим.