Львов еще раз проверил, все ли заграничные счета были указаны, вся ли собственность учтена, потом махнул рукой:
– До встречи в аду, господа…
– Буду ждать вас там, – внезапно прохрипел Гепнер. – И дождусь…
– Обязательно…. – осклабился Львов и почти ласково потрепал сахарозаводчика по окровавленной щеке. – Я как появлюсь – сразу к вам, Иосель Гершелевич. Чертей построить да всыпать подчиненным за нерадивость…
Через неделю штурмовики уехали. Булгаков остался разбогатевшим на пять тысяч рублей, которые вручил ему Львов, со словами: «Это вам, мастер, от посланцев ада». Попросил напоследок никогда не употреблять морфий, «а не то, честное слово, буду к вам в каждой галлюцинации приходить и снова в этот подвал тащить. Не верите?» Булгаков верил. Верил и боялся, но почему-то еще страшно завидовал тем унтерам, что уезжали вместе со страшным генералом. Они жили какой-то удивительно интересной жизнью… «Если бы я был писателем, – подумал вдруг Михаил Афанасьевич, – какой роман мог бы получиться… Если бы я только был писателем…»
7
Поезд весело бежал между гор. Анненков смотрел в окно, на пробегающий за ним горный пейзаж, и одновременно слушал болтовню Ольги, которая, радуясь молчанию своего сердечного друга, вываливала на него огромный ворох светских сплетен, анекдотов и животрепещущих подробностей из жизни семейства Романовых. Эти подробности – увы! – не отличались разнообразием, так что Анненков полностью погрузился в свои мысли. Он только кивал в нужных местах, улавливая краем сознания вопросительные или утвердительные интонации цесаревны.
– Борь, ты читал?! – в купе тропическим ураганом влетела Сашенька. – Вот, вот и вот… – она помахала несколькими газетами. – Это Глеб, правда?
Анненков взял газеты из руки Александры и прочел подвал третьей страницы: «Последние телеграммы П.Т.А. Большое впечатление в промышленных кругах произвело исчезновение киевских рафинеров Бабушкина и Гепнера. Полиция ведет тщательное расследование. Ходят слухи, что Бабушкин, Гепнер, Добрый и Терещенко, также исчезнувшие вместе с первыми, арестованы жандармами и полицией. Последние, однако, все отрицают».
– Ну и что? – поднял он взгляд на Сашеньку. – Ну, ясное дело: Глеб порезвился. И, как обычно, по-дилетантски наследил. Теперь еще придется долго думать: как оправдать и обналичить то, что он взял с этих сволочей?
– Да? А ты вот тут прочитай, в «Киевлянине», – ткнула пальчиком Хаке. – Там, где «телеграммы наших корреспондентов».
Борис взял следующую газету. Та-а-ак, «Киевлянин»… Почитаем, полюбопытствуем… «Телеграммы от наших корреспондентов. В Петрограде предъявлены и должным образом заверены и утверждены бумаги, подтверждающие покупку имущества известного мецената и театрала г-на Терещенко. Согласно купчим г-н Терещенко продал за наличные свои имения в Андрусовке, в Денишах, в Турчиновке и в Червоном вместе с землями, зданиями и заводами, а также свой роскошный особняк в Киеве. Судьба коллекции картин, принадлежавшей г-ну Терещенко, неизвестна». Похмыкал, перечитал еще раз, а затем обратился разом и к Сашеньке, и Ольге:
– Девчата, как вернемся – сходите к Глебу. У него, похоже, собственная картинная галерея появилась. Попросим экскурсию устроить?
– Как Третьяковка, да? – уточнила Сашенька, а Ольга потупилась и промолчала. Она стыдилась упоминаний о Львове. Ей казалось, что она предала Глеба – такого сильного, отважного и честного. Он-то уж никогда бы ее не предал…
– Разрешите? – в купе вошел Сталин. – Борис, мне бы телеграмму отправить, – попросил он.