— Прочности Нового Мира хватило на то, чтобы организовать и скоординировать европейскую кампанию. Военная сила коммунистов далеко не так велика и безупречна, как они стремятся ее представить, особенно русские, но в терпении и упорстве им нельзя отказать. Надежда на то, что мы сможем ловкой интригой разрезать их союз без значимого военного давления, неосновательна и нежизнеспособна. Что же до пристрастий президента Ходсона, то не будем забывать, что вице-президент — автор «Доктрины прогрессивного развития». Вам напомнить ее основные положения? А также — кто стоит за ними?

— Не стоит. Я знаю. Мы знаем. И, тем не менее, мы полагаем, что естественный риск неизбежен в такого рода мероприятиях. В любом случае он меньше, чем вероятность прямого военного поражения при новом витке схватки с коммунистами. Эта неприятная ситуация выбора меньшего зла — увы, прямое следствие неразумной и недальновидной политики империи в последние годы…

— Надеюсь, вы не хотите обвинить меня в этой политике? — саркастически осведомился Черчилль. Теперь он и в самом деле был похож на сердитого бульдога.

— Ни в коей мере, — протестующе поднял вперед-вверх пустые ладони Эттли. — Я вполне искренне готов признать, что вы всеми силами стремились исправить просчеты ваших предшественников. И до недавнего времени ваш путь был единственно верным и адекватным. Но он увенчался неудачей и поражением. В этом нет вашей персональной вины, зачастую судьба весьма причудливо сдает карты. Но это факт, и пора менять образ действий.

— Ваши предложения? — отрывисто спросил Черчилль. — Капитуляция?

— Не играйте словами и эмоциями, Уинстон, — жестко произнес Эттли. — Не капитуляция, а выигрыш времени. Мирный договор с коммунистами, некоторые уступки американцам, ваш уход с политической арены.

Черчилль приподнял бровь.

— Да, Уинстон, — терпеливо продолжал Эттли. — Мы все весьма уважаем вас, но смена политического курса должна сопровождаться сменой лиц. Нации нужен новый лидер, который поведет ее к новому будущему. Вы сможете и даже более того, просто обязаны активно участвовать в созидании этого будущего. Но уже в более… частном порядке.

— В частном порядке… — повторил премьер. — То есть мне будет позволено появляться на торжественных мероприятиях, произносить дежурные речи и изредка выступать с громкими требованиями крови. Чтобы по контрасту со старым безумным милитаристом ваш новый курс казался еще более мирным и замечательным. Я ничего не упустил?

— Мне кажется, вы слишком тенденциозны, — тонко улыбнулся Эттли. — Не сомневаюсь, что ваш опыт и знания еще не раз будут востребованы Британией.

— Значит, мероприятия и речи, — деловито подытожил Черчилль.

Посол слегка пожал плечами, всем видом выражая скорбь от такого вопиюще неправильного толкования его слов.

— Думаете, у вас получится выбросить меня на обочину? — спросил Черчилль почти без паузы.

— Возможно, не получится. Но если вы не проявите понимания и готовности к сотрудничеству, мы постараемся. Очень постараемся. Не преувеличивайте свои силы. За вами военные, Ее Величество и некоторые представители капитала. Но и мы сильны. Рано или поздно мы вас победим. И от лица всех нас я еще раз убедительно, почти смиренно прошу — отнеситесь с пониманием к сложившейся ситуации и своему долгу.

Они долго сидели друг против друга — собранный, сосредоточенный Эттли и премьер, озирающий столовую рассеянным, ни на чем не задерживающимся взглядом.

— Ну что же. Я не уйду, мир будет подписан тогда, когда я сочту возможным и своевременным. Все.

— Это окончательное решение? Не лучше ли было бы взять некоторую паузу для раздумий?

— Джеймс, вы и в самом деле думаете, что я принимаю это решение экспромтом? После того как мы с Ее Величеством так познавательно побеседовали, ваш визит был предсказуем. Равно как и ваше предложение. Я оценил и вашу позицию, и вашу силу. Что же, Nullum periculum sine periculo vincitur (He бывает риска без риска).

— Жаль, Уинстон, очень жаль. Noli consulere ira (Нельзя следовать внушению гнева). Впрочем, таков ваш выбор, и я не в силах, да и не намерен его оспаривать.

Эттли резким движением встал, провернул в пальцах трость, на этот раз резко, энергично, подобно шпаге.