Нечто подобное происходит и с почтенным журналом. Сейчас, приводя целый ряд названий картин, он пишет: «Мы полагаем, что эти громкие, поистине чересчур громкие названия так ясно говорят за себя, что как бы очерчивают в одном своем заглавье все содержание той или иной картины этого антихудожественного цикла».

И далее:

«Обидно за насильственное развивание дурного вкуса у публики, развивание, для которого пользуются синематографом».

Раньше же он писал... впрочем, об этом ниже.

Итак, весь цикл картин является антихудожественным созданием, и прививают его публике насильственно. Но для того, чтобы привить публике этот цикл, владельцы театров должны были откуда-нибудь черпать сведения об этих картинах, узнавать, что эти картины представляют собой. И те из них, которые узнали бы, что картины эти являются созданиями антихудожественными и своим содержанием способны привить дурные вкусы у публики, может быть, не брали бы их.

Следовательно, те, у кого было действительно желание бороться с безнравственностью и кто желал бы стать в позу защитника нравственных основ публики, посещающей синематографы, до ее развращения (да простится нам это слово), те, кто бичует порок теперь уже post factum, должны были говорить тогда тем же языком, которым они говорят теперь.

А между тем в действительности все обстояло совсем наоборот, как поется в какой-то песне.

Тот же «В.К.», который, чуть ли не захлебываясь собственными благородными словами, сейчас бичует скользкий путь, на который стали некоторые театровладельцы, тот же орган, еще только недавно также захлебывался красивыми словами, но только восхваляя этот скользкий путь...

Это казалось бы невероятным, но, к сожалению, это так.

Вот выдержки из заметок почтенного бичевателя скользкого пути:

«.. .„Бездна“... Сюжет ярко обрисовывает психологию женщины, увлеченной непонятной силой беззаветной любви.»

(В. К. № 1.)

«... Отмечаем значительный успех в столице картины „В когтях позора“...» (ib, № 2.)

«.„Белые рабыни“. Ужасы жизни воплощены в ней жестоко-правдиво.

Какой-то кошмар.

От начала до конца зритель лихорадочно следит за несчастною жертвой, за хищниками, изменяющими утонченные пытки; за мегерами, копающимися в грязи модничества.

В картине не хватает только живого проникновения в душу каждого в отдельности действующего лица. Слишком много в ней техники и слишком она идеальна. Психологически действительно глубока только сцена измора жертвы голодом, да сцена у телефона, где в ярких лучах своего собственного света блистает беззащитная молодая жизнь, а холод, жестокий холод зачерствелой звериной души отребьев рода человеческого болезненно проходит по жуткой дороге — по нервам зрителя.

Много в картине отдельных сцен с красивыми уголками, с захватывающей быстротой езды на автомобилях, по железным дорогам и проч. Много есть такого, из-за чего стоит посмотреть картину[1])».

(ib, № 3.)

«.„Язвы столицы“. Картина исполнена с таким же совершенством, как и нашумевшая „Бездна“.»