— Мне кажется, мы все просмотрели, — решительно сказала Лина, собирая со стола свои вещи.
— Давай выпьем за наши первые контракты, — осторожно предложил Хойкен.
Лина посмотрела на него. Наверняка она уже прикинула общую сумму авансов, которые сдерет с него.
— В обед я не пью, — ответила Лина, запихивая вещи в сумку.
— Ну, тогда я выпью один за удачу, — сказал Хойкен и сделал знак официантке.
Ее движения стали медленнее, теперь Лина внимательно смотрела на него. Хойкен понял, что в ее голове мелькнула общая сумма — словно загорелись цифры денежного выигрыша в игровом автомате.
— Один бокал шампанского, — согласилась она. — Но только один.
— Два бокала шампанского, — сказал Хойкен, когда официантка подошла к столику.
— Кроме твоего отца, ты единственный, с кем я позволила себе так забыться, — сказала Лина.
— Я знаю и ценю это, — ответил Хойкен. — Сколько я тебе должен за наш разговор?
— Почти четыреста тысяч, — ухмыльнулась она.
— Ага, понимаю, — сказал он. — Бокал шампанского ты выпьешь со мной только в крайнем случае, если после всего получишь четыреста тысяч, я правильно понял?
— Ты осел, — рассмеялась Лина.
— За нашу дружбу, — ответил Хойкен и сменил тему.
Этот ясный осенний день, предстоящая книжная ярмарка, свободная неделя после ее окончания, когда он сможет махнуть куда-нибудь на юг… О Венеции он Яне не говорил. Он сам еще не решил, что лучше — Венеция или
Когда принесли шампанское, они чокнулись. Лина осушила свой бокал одним махом, как будто выполняя обязанность, а затем встала и попрощалась. Хойкен смотрел ей вслед. Быстро семеня, она исчезла в толпе. На минуту он засомневался, не обманула ли она его? Лина и отец были вместе очень часто. Могла ли эта связь быть большей? Большей, чем просто отношения отца и дочери? Нет, Хойкен не мог в это поверить. Это исключено. Лина просто не могла бы солгать ему. Она, конечно, хитрая. Но она хорошо разбирается в своем деле и дорожит независимостью. Теперь идея его
8
Когда Яна ушла, Хойкен заказал себе вторую чашку кофе и газеты, которые ему тут же принесли. Картины прошедшей ночи еще стояли у него перед глазами, и ему нужно было время, чтобы переключиться на события предстоящего дня. За окном на площади тусклый рассвет окутывал темную массу собора. Аромат крепкого кофе и опьяняющий запах лилий заполнили всю комнату. Больше всего Хойкену хотелось снова вдыхать этот запах, он никак не мог насытиться им. С тех пор как они сблизились, Яна изо дня в день становилась все искреннее. Когда-то она мечтала иметь свою собственную галерею и уже собиралась открыть ее, но вдруг получила предложение работать секретаршей. Ее увлечение старинной музыкой поначалу было непонятно Георгу, однако скоро он понял, что эта музыка является полной противоположностью ее интереса к современному искусству. Музыка — это тишина и покой, а искусство — движение и динамизм. Каким-то непостижимым образом эти два мира жили в Яне одновременно. Частица ее души тянулась к спокойной элегийности голоса Магдалены Кожены, и что-то совершенно другое заставляло ее жить суматохой современной жизни и быть в курсе самых последних новостей.
Он допил кофе. Пора отправляться в офис. Ему захотелось позвонить домой, в Мариенбург, куда он вчера вечером перевез отца. Лоеб сопротивлялся до последнего, говорил об ответственности, которую Георг берет на себя, но Хойкен стоял на своем, потому что отец ни о чем другом не мечтал, как о выписке из клиники.
Трубку взяла Лизель Бургер. Сейчас, когда старик снова был дома, ее голос, как и раньше, звучал спокойно и бодро. Когда Хойкен учился в США, он звонил в Мариенбург и часто попадал на Лизель. Потом он долго не мог унять в себе тоску, которую вызывал в нем ее голос. Тоску по ее кухне, по саду, по тишине большой прихожей, в которой было слышно только тиканье напольных часов.