– Рюу, – прошамкала старуха. – Я ждала. Ты нашел мне компанию, я так благодарна. Она хорошая, шумная, полная жизни. Я играла ей.

Рюу прижал старуху к груди.

– Ты пришел, чтобы попрощаться? Ты будешь по мне скучать?

Пальцы ощупывали лицо Рюу. Покрытые пятнами и неровностями морщин, они не утратили чувствительности, передавали ее тревогу и узнавали его суровое решение. Старуха отстранилась, Рюу подался вперед, вдыхая пыльный аромат волос.

– Я все подготовил, Кумико. – Рюу вернул пальцы незрячей на свое лицо. Пусть поймет, что он готов. – Я не просто тебе компанию привел. Там, в номере, тело девушки.

Старуха, которую Рюу с необычайной нежностью называл Кумико, ахнула.

– Госпожа согласится, непременно согласится. Мы получим свободу. – Рюу целовал сморщенные руки.

– Нет, Рюу, – запротестовала Кумико. – Она назначит цену. Опять. Ты не сможешь расплатиться.

– Я отдам ей и старую каргу, если понадобится, – Рюу повысил голос и тут же забормотал, ощутив, как вздрогнула Кумико: – Прости, прости, я не хотел. Я говорю о том, что ты снова станешь собой.

Кумико заплакала. Глухие стенания сотрясали немощное тело. Рюу вцепился в волосы на макушке, скользнул ладонью по лицу, сминая лоб, нос и подводившие его губы в кулак.

Молочный туман проник в глаза Кумико и вытеснил былой цвет, оставив тонкий зеленый серп на дне. Теперь они напоминали неполную луну, зависшую в предрассветном небе. Или воды в купелях рёкана: густой пар и еле заметная вода. Или далекие фонари, забывшие, что их удел – светить, уставшие от своего предназначения. Блеклые глаза не видели Рюу, но он знал, что Кумико помнит его черты. Он стоял рядом, такой же, как и прежде, но сама Кумико давно изменилась. И все же он приходил каждый вечер, ласково звал по имени и видел ее прежнюю.

– Мне жаль. – Голос Кумико тоже изменился. Скрежещущий, он с трудом пробивался сквозь годы, сжимающие горло.

«Чужие годы», – поморщился Рюу и повторил эхом:

– Жаль?

– Девушка, мне жаль ее. Прошу тебя, одумайся, любимый.

Рюу выпустил Кумико из объятий. Волнение сменилось яростью, оглушило, он отошел от Кумико, выкрикнул:

– Я так решил! Я верну тебя! Почему я должен всех жалеть? Я и так слишком долго откладывал, слишком долго соглашался на твои уговоры! Ты не можешь вечность сидеть в этой комнате. В этом облике!

Кумико промолчала. Отступила в каморку, нащупала ручку и закрыла дверь, за которой хранила мир их разрушенной любви. Пальцы тронули гриф бивы, нащупали лежащий на полу бати[25].

– Я принимаю то, что есть. А ты все не смиришься, муж мой.

Мичи открыла глаза. Ее знобило, правый бок онемел. В голове раздавался шепот, но слов Мичи разобрать не могла. «Я вчера так быстро заснула. – Она потянулась, разминая онемевший бок. – Сяду за рукопись! Ха, тоже мне! Свалилась без задних ног». Шепот перекатывался от уха к уху. Мичи тряхнула головой, потерла другой бок. Заметила накрытый к ужину стол.