– Жанка, я придумал, что делать! Напечатай в «Ягуаре» мою самую мерзкую (или, наоборот, самую хорошую) фотографию, а рядом – разгромную статью, в которой расскажешь преданным читателям все, что про меня знаешь. Спрос сразу превысит предложение! Может быть, тогда ты наконец успокоишься?!
Услышав это, Жанна сразу перестала плакать. Оглядев его уже не влюбленным, а ненавидящим взглядом, она процедила:
– Нет, милый мой! Я не стану ничего печатать в журнале. Ты же знаешь, что у меня есть более действенное средство! Да-да! Я расскажу обо всем твоей ненаглядной Леночке!
– Ты не сделаешь этого! – крикнул он, и глаза его побелели от гнева.
– Запросто!
– Зачем!!!
– Чтобы она знала, кто ты есть… на самом деле… Что получается, когда ты…
Не выдержав, Соколовский ударил Жанну по щеке. Ее голова мотнулась в сторону, а из глаз опять посыпались слезы. Очнувшись, Берт прижал ее голову к своей груди и быстро заговорил:
– Ну, прости, прости… Сил уже нет все это слушать… Зачем ей что-то рассказывать, если она и так меня не любит… Сама же говоришь… Если она… спит с Доренских… то какая разница, кто я есть на самом деле…
– Ты самый лучший, Алик, – захлебываясь слезами, проговорила Жанна, потом приподнялась на цыпочки и начала покрывать мелкими поцелуями лицо Соколовского. – Тебя одного люблю… Всю жизнь любила… Ну поцелуй же меня, милый мой… ненаглядный… счастье мое…
– Жа-а-анна… – скривился Берт. – Не стоит начинать все сначала…
– Стоит, стоит, – ответила она, ловкими пальцами расстегнула рубашку на его груди и приникла к ней губами.
Проснувшись утром следующего дня, Альберт с неприязнью оглядел лежащую рядом Жанну. Она спала, слегка запрокинув голову и приоткрыв рот. Даже в такой позе она была красива, натуральная блондинка с очень густыми волосами и такими же густыми белыми ресницами. Они, эти светлые ресницы, как она сама выражалась, были фишкой ее внешности. Жанна никогда их не красила. Она красила только губы. Очень ярко и вызывающе. Сейчас на ее губах остался лишь бордовый кантик. С этим кантиком и поблескивающими в щелке рта влажными зубами обнаженная женщина выглядела настолько чувственно, что Берт даже передернул плечами. Он поторопился укрыть Жанну одеялом и вышел в кухню ее большой трехкомнатной квартиры.
Оставив одну женщину, Альберт Соколовский тут же вспомнил о другой. Лена-а-а… Неужели Жанна права? Неужели она спит с Доренских? Если и не спит, то зачем-то позирует ему. Когда он рвал предложенные ему фотографии, изо всех сил старался не показать Жанне, что пытается их рассмотреть. И рассмотрел-таки. На них действительно была Лена. Ему ли ее не узнать…
Берт закашлялся, глотнув чересчур много дыма второй сигареты, которую закурил сразу вслед за первой. Откашлявшись, он отпил апельсинового сока из стоявшей рядом на столе початой пачки и задумался о том, что ему лучше всего сделать. Может быть, набить Руслану морду? Он представил, с каким наслаждением ее ему расквасит. В том, что расквасит именно он, сомневаться не приходится. Доренских уже как-то пытался провести с ним неравный бой за Жанну Олеговну. И хотя Берт без всякого сожаления мог подарить ему редакторшу «Ягуара», драться пришлось всерьез. Жанна потом чуть не выцарапала Руслану глазенки за эту драку. Две недели Берта нельзя было фотографировать, а старые фотографии журнал принципиально не печатал. Пришлось сочинять для постоянных читателей басню о его внеочередном отпуске по семейным обстоятельствам.
Помахать кулаками, конечно, можно, но даже самая яростная драка с фотографом не вернет Берту Лену. А может быть, все это блеф?! И фотографии вовсе не Ленины? Руслан большой мастер компьютерной обработки! И как же он, Альберт, сразу не догадался? Вот кретин! Надо было самым подробным образом рассмотреть фотографии! Он же знает ее тело! Он сразу понял бы, если Доренских просто приставил Ленино лицо к чужим формам! Нет… Все же он правильно сделал. Лучше не смотреть, потому что если…
Берт раздавил в пепельнице недокуренную сигарету и опять передернул плечами. А может быть, рассказать Лене все как есть? Тогда не надо будет больше бояться Жанны. Неужели он ее и впрямь боится?! Конечно, боится… только не самой Жанны, а того, другого… страшного и унизительного и, одновременно, теплого и щемящего, что все время стоит за их спинами, что порой приходит к нему во сне и заставляет просыпаться со трудом переносимым чувством вины. Он в горячке предложил Жанне написать об этом статью в «Ягуаре», но, конечно же, никогда не позволит ей этого сделать. Он убьет ее, если она вынесет эту его вину, которой он мучается уже второй десяток лет, на суд читателей. Потому что если она вынесет, тогда… Тогда семьи у него никогда не будет. Ни с Леной и ни с какой другой женщиной. Впрочем, к черту других женщин! Ему хотелось бы быть с Леной! Но если она узнает… В общем, заколдованный круг, да и только! Как ни пытайся из него вырваться, возвращаешься все равно к исходной точке. Ему придется время от времени спать с Жанной, чтобы она держала язык за зубами. А Лена в это время будет с Доренских… От эдакой безысходности только стреляться, честное слово…
– Ма-а-а, я все-таки не понимаю, зачем ты так выкрасилась? – спросила Дашка, очередной раз неприязненно оглядев за завтраком материнскую стрижку интенсивно вороного цвета, и тут же обратилась за разъяснением к отцу: – Па-а-а, неужели тебе нравится?
– Да… вроде бы ничего… Для разнообразия можно и так походить, – булькнул из своего бокала с чаем Евгений Антонов.
– Нет! Черные волосы старят! – не сдавалась Даша.