Не с обрушающего крещендо "Священной войны" в исполнении Ансамбля Красной армии под руководством Александрова. Это потом. Не с обугливания краев довоенной фотокопии мирной жизни счастливого семейства. Это кинематографическая метафора, сочиненная мною во время учебы во ВГИКе. Настегивает лошадь, стоя на телеге, сосед и дико кричит: "Война! Война!", сворачивая на полном ходу в наш переулок. От натяга поводьев лошадь оскаливается, обнажая здоровенные желтые зубы, и многим кажется, что страшный крик "Война!" несется из черной тьмы лошадиной пасти. Эта сцена моей повести "Женькина война", написанной через 31 год после Победы. Как же?

Гудит сортировочный паровоз "Щука" на железнодорожных путях, объявляя по округе тревогу. Короткий, отрывистый, пугающий, страшный гудок: "У-у-у-у-у!" Так же вторит ему гудок химзавода. Тревога. Ночь. Тьма. Меня одели и вывели в сад. Стою.

Слушаю шелест листьев. И гудки, гудки. Тихие разговоры. Небо прорезывают лучи прожекторов. Они мечутся по небосводу, то скрещиваясь в пучки, то разбегаясь. Далекий гул самолета. На крыше террасы мужские голоса: отец и соседи, братья Иван и Алексей Хлебниковы. Зачем они залезли на крышу? Мелькают дядиванины белые парусиновки. Высоко в небе натужный гул самолетов. Вдруг где-то далеко-далеко раздался удар, потом прокатился гул, затем дрожь пробежала в земле под ногами и холодком схватил страх внизу живота. Бомбят! Бомбят! — женские голоса. Кто-то хватает меня и тащит в убежище. Но успел запомнить еще один звук после дальнего взрыва: металлический, утихающий долго и медленно, словно кто-то ударил по стальному брусу, и он лопнул, как струна. И звук этой струны гаснет, гаснет. И ему в резонанс вибрируют связки в горле. Как будто он, звук, влезает в тебя навсегда. Все это осмыслилось потом, взрослым, не без влияния авторской ремарки в финале "Вишневого сада" А. П. Чехова.

Накануне 55-летия Победы по школам и детским библиотекам прошла организованная волна мемориальных мероприятий. Меня пригласили к первоклассникам для беседы о войне. Ехал и думал: есть у меня стихи и песни о военном детстве. Ну прочту отрывок из повести о школьном пайке, поэму "Камень и осколок", в ней герои — русский мальчик Иван и пленный немец Ганс. А как первоклашкам объяснить начало войны и свою память об этом? И вот в зале начал я вспоминать и сирену, и ночь, и гудки, и парусиновки, и этот звук. Поэтому оттянул на гитаре седьмую басовую струну и резко ее отпустил: слушайте звук войны, вот он сейчас будет замирать, тот самый, для меня памятный. Зал притих. А я раз, и другой, и третий рванул струну, и мы слушали, а потом сказал: вот этот звук, живет во мне всю жизнь. Я выхожу на даче ночью в сад, слышу шум листьев сирени и яблонь и слышу этот звук. А если ночью высоко в небе летит самолет, я просыпаюсь от далекого его рокота, он мне напоминает тот, военный, и я вздрагиваю: не война ли? И спускаюсь в сад, в ночь и вслушиваюсь, вспоминаю. А потом возвращаюсь в дом, поднимаюсь на мансарду, сажусь за стол и пишу о войне… Первачки слушали меня замерев. Встреча прошла замечательно.

И вправду, это звук достает меня всю жизнь. Мальчишкой после войны, почему-то летом чаще всего, по утрам просыпался в тревоге: гудит! Высоко в летнем утреннем небе летит самолет, моторный. И тревога в мальчишке просыпается раньше его самого.

И в степи на целине — та же реакция. И везде, где бы ни заставал меня этот звук, — то же самое. Он всегда рядом, потому что во мне. Лейтмотив войны.

Учительница подошла и сказала: не первый раз присутствую на такой встрече. Но никогда не слышала, чтобы писатель, не фронтовик, так интересно рассказывал о войне. Извини, друг-читатель, за самохвальство. Кто еще похвалит, если не сам себя.