Глава 16

Зной. Над степью висит сплошное марево и плотное облако пыли. Две набитые бойцами полуторки, идя «против течения», с трудом протискиваются в сплошном потоке устало бредущих беженцев. Иногда словно лодки в сплошном людском потоке проплывают повозки и автомашины. Изредка, раздвигая толпы штатских к обочинам, проходят серые от пыли и усталости колонны красноармейцев. И над всем этим с бездонной синевы небес безжалостно жарит равнодушное к людским бедам и страданиям июльское солнце.

— Воздух! — полный панического ужаса крик несется откуда-то издалека, заставляя густую людскую массу вздрогнуть, заволноваться и рассыпаться в разные стороны.

Андрей видит, как выбравшийся на подножку головной машины взводный машет рукой и что-то кричит. Сидящие в кузовах бойцы не дожидаясь остановки грузовиков, начинают соскакивать на землю и бросаются к обочине. Дожидаться отдельного приглашения не стоит, почти одновременно с водителем, Карасев открывает дверцу кабины, рявкнув подгоняя нескольких замешкавшихся с выгрузкой подчиненных выпрыгивает на дорогу и бежит в сторону.

В небе гудя моторами, пролетает девятка «Юнкерсов» сопровождаемая несколькими истребителями. Замыкающая пара «Мессеров», отделяется и проходит низко над дорогой, расстреливая из пушек и пулеметов мечущуюся толпу. Рев проносящихся над головой самолетов, грохот стрельбы и многоголосые крик испуганных людей заставляют плотнее прижаться к земле, глубже зарыться в высушенную солнцем, жухлую, степную траву.

Бомбардировщики между тем, не обращая внимания на творящуюся внизу суету, продолжают величаво плыть дальше. У них своя цель. Вот уже, который день фашисты как заведенные, долбят Калачевскую переправу, у которой столпилась масса отступающих советских войск и огромное количество беженцев.

Картина в небе резко меняется, когда на плотный строй вражеских самолетов откуда-то сверху сваливается четверка остроносых «Яков». Концевой «Юнкерс» внезапно начинает густо дымить и выпав из строя с натужным гудением пытается уползти в сторону. Оставив в покое беззащитных беженцев и горстку бойцов, немецкие истребители, набирая высоту, уходят вверх и ввязываются в кипящую в небе жаркую схватку. Карусель воздушного боя постепенно смещается на юг к Калачу, там начинают хлопать защищающие переправу зенитки и грохотать разрывы бомб, а люди вновь начинают собираться на дорогу.

— По машинам! — мальчишеский голос Золотухина очевидно от пережитого страха и волнения «дает петуха».

— По машинам! — отплевавшись и прокашлявшись от забившей рот и ноздри пыли, продублировал команду Андрей.

Бойцы спешно грузятся в полуторки, и машины, пользуясь тем, что дорога более-менее свободна, сигналя и старательно объезжая лежащие в пыли тела убитых и раненых, продолжают свой путь.

Не останавливаясь, колонна проскочила хутор Малоголубинский догоравший после недавней бомбежки и вновь попала в «пробку». Напрасно гудят сигналы и выбравшийся на подножку, охрипший от безуспешных попыток их перекричать лейтенант, угрозами и увещеваниями пытается заставить толпу расступится. Все бесполезно. Отупевшие от усталости люди просто не обращают на все это никакого внимания, обтекая грузовики как досадное препятствие.

Естественно, что при такой скорости передвижения на центральную площадь Большенабатовского «газоны» вкатили уже далеко заполдень.

Громыхая деревянными кузовами и кабинами, ревя моторами оба «пепелаца», распугав небольшую стайку роющихся в пыли кур и нежащегося на завалинке огромного серого котяру, остановились на майдане. Молодцевато выпрыгнув из кабины, лейтенант поправил фуражку и зашагал к одной из мазанок.

— Взвод к машинам — гаркнул Андрей, в свою очередь, спрыгивая с подножки второй «полуторки». Пока бойцы спешивались, заполняя шумной толпой, небольшое пространство сельской площади, он огляделся. Улочки были тихи и безлюдны, только возле хаты, к которой направлялся взводный, стояла и бестолково пялилась на приезжих девчонка на вид лет семнадцати — восемнадцати. Невысокого росточка, хрупкая, смешно-неуклюжая, похожая на какой-то диковинный гриб в казавшимся огромным ШС, мешковато сидящей на ней форменной юбке, гимнастерке с черными петлицами, украшенными перекрещенными пушечными стволами, и растоптанных явно не по размеру сапогах. На худеньком плече девицы болталась, едва не волочась прикладом по земле, винтовка с примкнутым штыком.

— Часовой, вызови начальника караула — потребовал Золотухин.

Никакой реакции. Девчонка продолжала стоять, уставившись на него круглыми как у совенка глазами.

— Товарищ боец! — начавший терять терпение лейтенант повысил голос — Вы меня не слышите? Вызовите своего командира.

— Ой! — жалобно пискнула караульщица, до которой, похоже, наконец, дошло, что хочет от нее грозное начальство. Покраснев и не сводя с возмущенного Золотухина, испуганного взгляда, она не оборачиваясь, постучала в окошко мазанки и крикнула — Маша! Маш!

На зов откликнулась, моментально появившаяся на крыльце высокая, крепко сбитая девушка постарше. Завидев незнакомого командира, она проворно сбежала по ступенькам, поправила пилотку на коротко остриженных русых волосах и лихо козырнув, представилась — сержант Вострикова.

— Лейтенант Золотухин — взводный небрежно бросил руку к козырьку фуражки и недовольно пробурчал — ну и дисциплинка у вас, товарищ сержант. Это что еще за «Маш, Маш», она, что у вас, устава не знает?