По поводу визитов к Ежову высокопоставленных партийных чиновников, включая секретаря Сталина Поскребышева и заведующего отделом руководящих партийных органов Маленкова, показания Дагина полностью подтвердил ежовский охранник Ефимов: «Всегда много пили, особенно на даче, летом по целым ночам играли в городки, купались, ловили рыбу (это когда т. Поскребышев приезжал без жены), выходили в пьяном виде гулять, раза два стрелял при нем Ежов Н.И. из браунинга. Всегда Ежов ему рассказывал об арестах и расстрелах». А вот член Комиссии Партийного контроля при ЦК ВКП(б) М.Ф. Шкирятов любил приезжать к Ежову в кремлевскую квартиру на обед, тогда как Маленков предпочитал ежовскую дачу, где «зажигал» до утра[312].
Также начальник охраны Ежова Василий Ефимов показал на следствии, что жена Ежова систематически расходовала на своих родственников и близких знакомых крупные суммы государственных средств, на которые покупались путевки в санатории и дома отдыха, продукты и промтовары, в том числе совсем не дешевые туалеты для Евгении и ее подруг – Зинаиды Гликиной и Зинаиды Кориман. Их шили из заграничного материала (сукна или шелка), который, как и парфюмерия, приобретался через начальника секретариата НКВД Шапиро[313].
О пьянстве Николая Ивановича также сообщал его племянник Анатолий Бабулин. По его словам, дружеские взаимоотношения поддерживались систематическими пьяными оргиями. Выпивал Ежов и на службе. Как показал Василий Николаевич Ефимов, телохранитель Ежова в 1937–1938 годах (арестован 13 января 1939 года, расстрелян 21 января 1940 года, реабилитирован в 1956 году), Фриновский и Шапиро, возглавлявший секретариат НКВД, также устраивали пьянки вместе с Ежовым в его кабинете, посылая за вином, водкой и пивом в магазин охрану. Ефимов свидетельствовал, как Ежов и Литвин «напивались до безумия после чего начинали беситься и по 6–7 часов ночью играли в городки», заставляя Ефимова и других помощников бегать за битами и рюхами. Ежов часто напивался в принадлежащем НКВД особняке на Гоголевском бульваре, после чего отправлялся в Лефортовскую тюрьму допрашивать подследственных[314]. Вряд ли такие пьяные допросы обходились без побоев. По словам Ефимова, в этот особняк «часто наезжал он – Ежов для пьянства и разврата, оставаясь там подолгу. Ранее этот особняк принадлежал Балицкому. За все время моей работы я не мог установить для какой цели Ежов ездит в особняк и что там происходит. Но однажды, несколько часов ожидая у подъезда особняка Ежова и через окно увидел там Литвина и Ежова с какими-то неизвестными женщинами. После ухода женщин из особняка вышли вдребезги пьяные Ежов и Литвин. Как правило после этого особняка Ежов всегда выходил в состоянии полного опьянения и в пьяном виде ездил на дачу, а чаще всего в Лефортовскую тюрьму допрашивать арестованных»[315].
И.Я. Дагин также показал на допросе, что «не было ни единого дня, чтобы Ежов не напился» и что он пил также у себя в кабинете, а Шапиро добывал водку. Иногда после сильной попойки Ежов, действительно, уезжал в Лефортовскую тюрьму. Фриновский и Бельский не имели склонности к продолжительным попойкам, но Ежов силой заставлял их остаться[316]. Что ж, как известно, русский человек любит пить в компании.
Как считают Н.В. Петров и М. Янсен, «вошедшее в привычку пьянство Ежова было своего рода и средством снятия тяжелых нервных нагрузок. Он неоднократно присутствовал при расстрелах, что неизбежно отражалось на его психике. Лишь выпив, он мог бахвалиться своим участием в казнях. Ряд таких эпизодов описал его охранник Ефимов. Осенью 1937 года Ежов устроил у себя на даче банкет по случаю награждения сотрудников кремлевской охраны. Он «напился пьяным и в присутствии всех стал рассказывать где происходят расстрелы, как себя ведут арестованные на допросах и осужденные при расстрелах. В частности, Ежов там рассказывал как себя вели при расстрелах Зиновьев, Каменев, Пятаков и другие осужденные. Ежов бахвальствовал, что он сам лично принимал участие в этих расстрелах»[317].
Но, как нам представляется, горьким пьяницей, вследствие природного алкоголизма Ежов стал еще задолго до того, как ему пришлось подписывать расстрельные списки и приказы. А лично принимать участие в расстрелах, собственно говоря, его никто не заставлял. Ежов лично участвовал в расстрелах по собственной воле, удовлетворяя свои садистские потребности. А пьянство пришлось кстати в том смысле, что помогало снять нервную нагрузку, связанную с массовым террором. Но то же пьянство, доходя до стадии длительных запоев, надолго лишало Ежова способности работать, что вызвало в конце концов недовольство Сталина, о котором он говорил впоследствии авиаконструктору А.С. Яковлеву.
В Лефортовскую тюрьму тянуло и Евгению Хаютину. Охранник Ефимов показал: «Не помню – в конце 1937 или начале 1938 года, возвращаясь с дачи Реденса или Рыжова, в машине находились Заковский, Н.И. Ежов и его жена – Евгения Ежова, – все в состоянии сильного опьянения. Ежова Евгения настаивала перед Н.И. Ежовым, чтобы он показал ей Лефортовскую тюрьму, так как в свое время он ей это обещал. Н.И. Ежов согласился, но в это время в разговор вмешался Заковский, который всячески стал отговаривать Ежову ехать в Лефортовскую тюрьму, и на вопрос – почему он не советует ей туда ехать, Заковский Ежовой ответил, что об этом он ей скажет позже»[318]. Очевидно, чекист-профессионал сообразил, что тюрьма, где постоянно пытают подследственных, – не то место, куда стоит возить слабонервную советскую барышню. Не останавливать же весь пыточно-следственный процесс на время визита Евгении Соломоновны!
Вот мужчины из партийной верхушки, те все это спокойно воспринимали. Ефимов свидетельствовал: «Раз в мое дежурство, примерно в первые дни назначения Заковского замнаркома, поехали в Лефортово (как будто с квартиры Ежова, но неточно) Ежов Н.И., Заковский (оба выпивши здорово), с ними т.т. Поскребышев и Маленков. Ежов им показывал арестованных, как ведут допрос, ходили по камерам тюрьмы по этажам, смотрели в глазки камер и Ежов заходил в камеру арестованных и разговаривал с Марьясиным. Во время ужина на даче с сотрудниками группы награжденными орденами выступал Ежов в присутствии Бельского и сказал, что он, Ежов считает самыми удачными начальниками отделов: по «мокрому делу» – Цесарский (до весны 1938 года присылаемые на утверждение в аппарат НКВД справки по «национальным контингентам» изучались «двойкой» начальников Учётно-регистрационного и Контрразведывательного отделов ГУГБ НКВД – В.Е. Цесарским и А.М. Минаевым-Цикановским. Цесарский также подписывал Сталинские расстрельные списки, отсылавшиеся в Политбюро
В пьяном виде Ежов легко выбалтывал важные государственные секреты. По воспоминаниям его секретаря Серафимы Рыжовой: «Однажды при мне, в присутствии жены Поскребышева, Ежов стал рассказывать о генерале Миллере и его тайном пребывании в Москве. Этот случай, когда Ежов делился сведениями о работе НКВД – не единственный». И это при том, что похищение в Париже главы РОВС генерала Е.К. Миллера держалось в строжайшем секрете[320].
10 января 1939 года Ежов заработал выговор за манкирование (по причине запоев) своими обязанностями в Наркомводе. 19 января он был выведен из состава Комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по судебным делам. 29 января Ежов последний раз присутствовал на заседании Политбюро, а 31 января – Оргбюро[321].
Ежов не был избран делегатом на XVIII съезд партии, что стало для него тревожным знаком. Правда, он все равно имел право присутствовать на съезде как член ЦК ВКП(б), но уже понимал, что в ЦК и Политбюро его больше не выберут. По словам Виктора Бабулина, «первые три дня Ежов посещал вечерние заседания съезда и говорил, что готовится к выступлению. Но явившись однажды с одного из заседаний съезда, на мой вопрос выступал ли он, Ежов ответил, что ему не дали выступить и нецензурно выругался при этом по адресу президиума съезда. С тех пор он перестал посещать заседания съезда и беспрерывно пил».
19 марта он написал Сталину записку – карандашом на клочке бумаги: «Очень прошу Вас, поговорите со мной одну минуту. Дайте мне эту возможность», но не получил ответа[322].
Бывший нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов вспоминал, как при обсуждении кандидатур «выступал Сталин против Ежова и, указав на плохую работу, больше акцентировал внимание на его пьянстве, чем на превышении власти и необоснованных арестах. Потом выступил Ежов и, признавая свои ошибки, просил назначить его на менее самостоятельную работу, с которой он может справиться»[323].
12 марта Фриновский попросил освободить его от должности наркома ВМФ из-за полного незнания морского дела, а уже 6 апреля он был арестован.
31 марта 1939 года было принято постановление СНК СССР № 411 «О готовности Наркомвода к навигации 1939 г.», предвещавшее скорое снятие Ежова с должности. Там отмечалось, что наркомат подготовился к навигации «неудовлетворительно». А в передовой статье «Правды» от 2 апреля «Преодолеть отставание водного транспорта» подчеркивалось, что объем перевозок в 1938 году оказался даже ниже, чем в 1937 году[324].
Ежова же арестовали 10 апреля 1939 года. Накануне, 9 апреля, Наркомвод был разделён на Наркоматы морского и речного флота, в руководстве которых Николаю Ивановичу не нашлось места. Хотя нигде не было и сообщений о его снятии с должности наркома водного транспорта и о выводе из Политбюро, Оргбюро и ЦК ВКП(б). Просто после XVIII съезда партии читатели газет не обнаружили фамилии Ежова в составе руководящих партийных органов.
Но уже 7 апреля Вернадский отметил важный знак, который воспринимался так, что Ежов или уже арестован, или будет арестован на днях: «Портрет Ежова в Ломон[осовском] институте снят. Говорят – везде. Человек, который погубил тысячи, если не десятки тысяч, невинных»[325].
Формально портреты убирали в связи с тем, что Ежов перестал быть членом ЦК. Но обыватели исчезновение портрета воспринимали как исчезновение человека, тем более что о Ежове уже больше двух месяцев не упоминали в газетах. А 17 апреля, уже после ареста Ежова, художник Владимир Голицын записал в дневнике: «Вчера поехал в Москву. На станции два мужика вошли в вагон, где я сидел в одиночестве (поезд начинается из Дмитрова). Один сказал другому: «Сядем справа, я хочу посмотреть, как Ежова закрасили». Из окна вагона видно канал до Яхромы и на берегу гигантское полотно: Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович на канале. И впрямь, Ежова закрасили очень здорово – совсем почти не заметно»[326].
При обыске на квартире в Кремле было обнаружено немало интересного. Капитан госбезопасности П.М. Шепилов, проводивший обыск, записал в протоколе: «При обыске в письменном столе в кабинете Ежова, в одном из ящиков мною обнаружен незакрытый пакет с бланком «Секретариат НКВД», адресованный в ЦК ВКП(б) Н.И. Ежову, в пакете находились четыре пули (три от патронов к револьверу «Наган» и один, по-видимому, от патрона к револьверу «Кольт»). Пули сплющены после выстрела. Каждая пуля была завёрнута в бумажку с надписью карандашом на каждой «Зиновьев», «Каменев», «Смирнов», причём в бумажке с надписью «Смирнов» было две пули. По-видимому, эти пули присланы Ежову после приведения в исполнение приговора над Зиновьевым, Каменевым и др. Указанный пакет мной изъят». Ещё было изъято на квартире, даче и в служебном кабинете 6 пистолетов «Вальтер», «Браунинг» и «Маузер» и 5 винтовок и охотничьих ружей. Оружия у Ежова оказалось даже больше, чем у его предшественника Ягоды. У Николая Ивановича нашли 115 книг и брошюр «контрреволюционных авторов, врагов народа, а также книг заграничных, белоэмигрантских, на русском и иностранных языках». Выходит, он не был таким уж необразованным.
Как отмечал Шепилов, «при осмотре шкафов в кабинете в разных местах, за книгами были обнаружены три полбутылки (полные) пшеничной водки, одна полбутылка с водкой, выпитой до половины, и две пустых полбутылки из-под водки. По-видимому, они были расставлены в разных местах намеренно». До коллекции Ягоды в 1200 бутылок марочных вин Николаю Ивановичу было далеко, тем более что он сам предпочитал традиционный русский напиток.