— Боже мой, он же ещё жив!
Пётр снова схватился свободной рукой за поручень и тихо произнёс:
— Уже нет.
Старик хотел встать на место бордового, но парень в спортивном костюме погрозил ему кулаком. Никто не хотел стоять рядом со старым помятым бомжем, и Егорычу пришлось остаться на подножке и почти висеть на поручнях. А кругом во множестве носились другие куски слизи! Когда Пётр потерял уже всякую надежду и хотел даже спрыгнуть и бежать, куда глаза глядят, поезд, наконец, тронулся и стал тяжело разгоняться, уходя через тоннель под землю, а они всё пёрли и пёрли, и скоро вся платформа и рельсы позади вагонов были сплошь заполнены ордой этих то ли сухопутных медуз, то ли неведомых глубоководных ящериц. С крыши вокзала по ним из пулеметов палили какие-то солдатики, должно быть, из разрозненных остатков военных подразделений, что накануне появились в городе. Может, они надеялись на эвакуацию воздухом, а может, геройски бились до конца, помогая уйти хотя бы тем, кто успел на поезд. Деду показалось, что урон от выстрелов среди прозрачного месива был невелик. И уж точно этот огонь не мог сдержать эту похожую на цунами страшную армию неведомого противника. Наконец, кошмарный вокзал скрылся за поворотом тоннеля, и Егорыч вздохнул с облегчением. Онемелая нога почему-то стала нестерпимо болеть. Зато не засну, — горько усмехнулся про себя старик и покрепче ухватился за перила.
Обычно путь от Святого Питера до Пскова занимал сорок минут, поезда ходили со скоростью свыше семисот километров в час. Но этот поезд был перегружен и никак не мог «встать на подушку», к тому же начались перебои с электричеством. Поезд часто останавливался.
На полпути, у какой-то технической станции, освещённой аварийными огнями, состав в очередной раз встал. Егорыч не стал ждать, что за него решат как лучше и куда лучше, тем более что слабеющие руки сводило от напряжения, а нога просто отваливалась. Плюс ко всему, за последние годы он привык ни в чём не полагаться на других, зная, к чему это может привести. Он спрыгнул на низкую платформу и, прихрамывая, а потом и вовсе на четвереньках полез вверх по узким ступенькам мёртвого служебного эскалатора. Вслед за ним ещё трое человек решили не ехать дальше.
Затем поезд снова тронулся и стал разгоняться в сторону Пскова. Егорыч оглянулся тогда с эскалатора и посмотрел на лица прильнувших к стеклам горожан. На них, кроме страха, смятения и боли была видна ещё и надежда, что всё обойдётся, пройдёт как страшный сон, и жизнь снова пойдет своим повседневным привычным темпом. Говорили потом, что там, в Пскове, их уже ждали. Никто не выбрался. Это сейчас все знают, что на юг и запад, и даже на юго-восток, бежать нельзя. Только на север, и пока ещё вроде можно на восток.
Егорыч закряхтел, поворачивая грелке другой бок. Рядом с ним зашевелилась какая-то куча тряпья. Из кучи вынырнула маленькая лысая, на длинной тонкой шее, голова с невероятно сморщенной кожей на смуглом, заросшем несвежей серой щетиной, лице.
— Гхм! Егорыч! Стемнело уже! Просил же разбудить! — голова, как оказалось, умела громко и противно говорить, не смотря на жутко помятый вид. Видя, что сосед не реагирует, она добавила тише: — Тикать же надо. В этажку какую баррикадироваться на ночь. Ты что, Брендона встретил, что ли?
— Сам ты сбрендил, — Пётр наклонился, порылся в брошенном на полу под трубой полиэтиленовом пакете и достал пузатую бутылку с красивой этикеткой и коричневой жидкостью внутри. — Кстати, насчёт бренди. Будешь, Теодоре?
Он протянул бутыль другу.
— Свободному человеку… бренди… с утра… — сморчок снова укоризненно посмотрел на приятеля. — А давай!
Он бодро ухватился за горлышко и опрокинул бутылку в бедный зубами рот.
— Э-э, полегче! Присосался, клещ, — старик насилу отобрал спиртное у обнаглевшего соседа. Заметно повеселев, «Теодоре» вытерся рукавом затёртого пальто, когда-то имевшего оттенок бутылочного цвета, ныне скорее чёрного, и произнёс с чувством:
— «И лесной клоп не замечает своего ничтожества». Зулусская народная пословица. Ик-к! Вот помню, в девяносто восьмом, в Кейптауне, на симпозиуме зацепились мы языками с одним профессором…
Складка вдруг замолчал и погрустнел, как-будто вспомнив что-то очень неприятное.
— Коряво изъясняешься, литератор, — Пётр огляделся, ища глазами пакет. — Сказал бы просто: «Мал клоп да вонюч», короче и понятнее.
Фёдор задумался, глядя на бутылку мутнеющими глазами.
— Хм… И вправду короче. Но не яснее! — снова повеселел он и поднял вверх указательный палец.
Егорыч уже пожалел, что предложил выпивку. Вытерев ладонью горлышко, он сделал большой глоток. Благородная жидкость приятно обожгла внутренности.