Слюнявые всегда действовали по одной схеме — сначала передовая разведка из нескольких групп по десять-пятнадцать пятнашек, потом нескончаемый поток тварей. Это позволяло теперь уже опытным остаткам человечества сколько-нибудь прогнозировать бурное развитие событий. Подготовить эвакуацию, проверить оборону. Правда на этот раз бежать вроде некуда. Позади — только океан да Антарктида. Ах, простите, ещё Австралия, но это, сдаётся, лишь вопрос времени. Сорс тяжело вздохнул. Успеют ли там головастые, на базах, придумать, наконец, хоть какое-нибудь решение. Или пора сушить весла, вернее — клеить ласты?
На правой руке Ирбиса завибрировал задачник. Без пяти семь, — подумал смотрящий, вырываясь из цепкого забытья. За окном темнело, время вставать. Он приподнялся и тихо сел на кровати. Надя, которая спала рядом, мгновенно проснулась и бесшумно прильнула к нему. Ир погладил её чудесные чёрные волосы, спадающие, но чуть-чуть недостающие до плеч. Смотрящему ни к чему слишком длинные пряди, даже затянутые в хвост или косу.
— Хочешь чаю? — спросил он.
Она кивнула, потянулась с мягким вздохом и при этом слегка отстранилась от него. Ир наклонился и поцеловал её шею. Надя замерла, потом погладила его короткие волосы с упрямыми торчками после беспокойного сна. Через пару секунд она всё же тихонько оттолкнула его. Им пора было собираться — в октябре здесь, в Ромове, темнело быстро.
— Пойду в душ. Я вся чешусь уже, и когда ещё придётся помыться.
Девушка встала, Ир нехотя отпустил её и кивнул. Надя, как обычно, чувствовала наперед. Ещё не проявили себя все факты и события, но у неё уже было необъяснимо стойкое чувство происходящего.
— А я приготовлю омлет, — сказал Ир. — У старухи вроде завалялись порошок и, представляешь, два яйца в холодильнике. И откуда она их притащила? Сто лет цельных яиц нигде нет.
— Наверное, у неё кто-нибудь из фермеров в родственниках.
— А-а, точно. Она перед всеобщим исходом говорила, что хочет податься к ним. — Ир помолчал и добавил. — С собой надо что-нибудь завернуть, сейчас пороюсь в припасах. Ты будешь омлет?
— Да, милый, — Надя достала из старого комода чистое белое полотенце.
Ир откинулся на скрипящей кровати и достал свой «палыч» из-под огромной старой бесформенной подушки, пропахшей вязким запахом старушечьего жилья. Не слишком разумно было бы применить это в случае опасности в малогабаритной квартире, но по-другому Ирбис не мог, а так хотя бы получалось заснуть. Он сунул мощное оружие в кобуру и встал.
— Ты права. Вряд ли мы сюда вернёмся, — произнёс он тихо, помолчал и добавил громче: — Надо найти Волка. Они должны быть на севере, остальные уже ушли.
Надя молча кивнула и зажгла полимерную свечу на блюдце, что стояло на комоде. Она взяла этот слабый, но надёжный, проверенный тысячелетиями светильник, сделанный, правда, из вполне себе современных материалов, и направилась в коридор, к ванной своей привычной бесшумной и скользящей походкой, которую так любил Ир. Электричества в городе не было, за исключением автономного уличного освещения на дневных батареях, так как основная электростанция неделю как была на территории пятнашек. Тогда в городе и началась паника, как это обычно бывает. Всё-таки удивительно, — подумалось ему, — что в Ромове так гладко прошла эвакуация.
Спустя минуту в душе нехотя зашумела вода. Значит город ещё не захвачен, машинально подумал Ирбис, рассеянно глядя на «палыч» и автолебёдку, которые лежали на стуле поверх аккуратно сложенной Надиной одежды. Главные и незаменимые атрибуты смотрящего. Он снова подумал про свет и про воду и который раз включил в задачнике запись доклада одного яйцеголового, профессора каких-то там наук С. А. Незаурядова. Доклад Ир с другими смотрящими слушал на последней Встрече. Смотрящий снова и снова вслушивался в запись, всё силился найти хоть какую-нибудь зацепку для понимания происходящего…
«…Когда перевес амиттоморфов, а значит — и феноморфов, в городе становится очевидным, — ведь трудно не заметить эту лавину, — практически моментально перестает работать всё или почти всё. В первую очередь начинается энергокризис. Везде, где техника нуждается хотя бы в минимальном контроле человека, начинает отказывать оборудование. Есть, конечно и исключения: ещё функционируют несколько полностью автономных автоматизированных АЭС — в Сосновом Бору под Святым Питером и в Курске. Но и там рано или поздно закончится обогащенное топливо на роботизированных складах или, что гораздо хуже, начнётся неконтролируемая реакция. К слову сказать, снимки из космоса показывают, что в Святом Питере по ночам работает автоматическое уличное освещение. Но в общем и целом инфраструктура, созданная человечеством практически необратимо разрушается. Транспорт, всякого рода коммуникации, требующие неустанного внимания — они отказывают всегда в первую очередь. Службы быта, больницы, магазины, институты и прочие учреждения как будто кто-то выключает общим рубильником с нескрываемым облегчением. Феноморфы или, как вы их называете… серые? Да, точно… Так вот, серые неспособны вести привычную обычным людям жизнь. После внедрения происходит странная стремительная деградация и остаётся только рабское тупое подчинение подавляющей волю силе своих таинственных прокураторов, то есть, менеджеров… м-м, управляющих… на вашем жаргоне — верховодов. Но об этих существах разговор особый, к ним вернёмся позже. Поначалу, первые несколько часов или минут, свежеиспечённый феноморф ведет себя очень странно, дёргается, плачет, кричит, как ребенок, бесцельно ходит в разные стороны. Потом как-будто успокаивается и… начинает помогать хозяевам. Что происходит дальше, никто пока не знает. Феноморфы бесследно исчезают в подземельях. Ну, это вы и без меня знаете. Характерная черта фено… серых — полная потеря способности к человеческим взаимоотношениям. Некоторые мои коллеги считают, что происходит необратимая деградация, или разрушение, личности. Я с этим утверждением не вполне согласен, но пока у меня нет достаточного количества фактических данных и подопытного материала… Ну, не будем сейчас об этом.
Теперь о прокураторах — «главарях», «верховодах». О них мы знаем удивительно мало, ещё меньше, чем о амиттоморфах… простите, я обещал использовать вашу терминологию — о пятнашках. Итак, верховодов почти никто и никогда не видел. Некоторые смотрящие рассказывали, что случайно натыкались на них в глубоких рейдах в спорные территории или, при стремительном наступлении пятнашек, вдруг оказывались рядом с ними, прячась в какой-нибудь дыре. Отсюда мы можем сделать вывод, что захватчикам подвластна некая форма удалённого манипулирования с ограниченным радиусом действия, работающая по неизвестным нам пока законам. Вот, здесь у меня выписка из отчета одного из редких выживших смотрящих при подобной встрече: «…считаю, что поможет только немедленное бегство или разве что самоподрыв вместе с объектом. Иначе мозг начинает кипеть буквально через минуту, кипит он тоже буквально. Сандро истошно закричал, упал и умер в страшных мучениях. У него из ушей, рта и носа что-то потекло. Мне повезло… Он стоял между мною и тварью, и когда он упал, я успел швырнуть гэшку и драпануть со всех ног. Какая-то немыслимая сила идет от этих рептилий…» Таким образом, мы видим, что на людей они тоже могут воздействовать, правда, лишь в зоне прямой видимости. А вот на амитто… простите, пятнашек и серых — на огромных расстояниях. По сути, те являются для них глазами, ушами и руками. Сражаясь с рабами управляющих, вы, смотрящие, бьётесь с верховодами. Но даже это мы узнали много позже, спустя годы, безвозвратно потерянные для миллионов годы…»
Ир тяжело вздохнул, размешивая в подсоленной воде порошок для омлета. Сковорода уютно, по-домашнему, скворчала остатками бабкиного рафинированного масла из грязной липкой бутылки, греясь на последних трубных выдохах природного газа, слабыми толчками бросавших голубые язычки на её дно.
— Где же вы раньше были со своими выкладками.
Ему на ум снова пришли неприятные воспоминания первых месяцев Нашествия. Сначала всё было как в любой необъявленной войне. Страх от неизвестности, боль от потери близких, чувство безнадёжности от незнания что делать и куда бежать. Просто физическая боль от того, что тебя облепляют, превращают в биомассу, готовую жрать землю. Потому что, говорят, в ней — пища для киселя, который тебя пропитал. Выживали только физически крепкие, достаточно здоровые, чтобы стать рабами. Такой вот естественный отбор. Слабые и больные долго и мучительно умирали прямо на улицах, и им никто не мог помочь, даже если и хотел. Легче было детям. Они умирали почти сразу, не выдерживая убийственной встряски организма от всепоглощающего вторжения жидкого чужеродного тела. Люди вокруг в одночасье становились словно какие-то марионетки, прозрачные тени по ночам мелькали тысячами, десятками, сотнями тысяч. К концу одного не самого прекрасного дня вдруг в мирно живущем своей привычной жизнью городе начиналось безумие. Большинство жителей хотя бы раз за день пользовалось подземкой. Тех, кто спускались туда, там уже ждали. Кто не спускался, почувствовав неладное, за теми охотились наверху, в темноте ночи, а также в вечёрних и предрассветных сумерках. Начиналась паника, но негде было спрятаться людям от страшного, невидимого, непонятного, и от того ещё более ужасного врага. И главное, никто не знал, зачем всё это? И никто никому ничего не объяснял.
Счастливчики, их были единицы, догадывались и вырывались за черту города, ехали, бежали в другие гиперы. Рассказывали, плакали, умоляли поверить в неизбывный ужас происходящего. Но им долго никто не верил, а потом мало кто мог подтвердить их правоту. Захватчики перемещались гораздо быстрее тех немногих несчастных выживших, лишенных привычных способов передвижения и даже возможности сообщить о беде, надвигающейся на человечество. Ир снова вспомнил учёного докладчика и его историческую справку, которую тот привел «так сказать, для создания в сознании смотрящих полноты всей картины нынешнего мира». Он всегда удивлялся той умозрительности, отрешённости учёного люда, с которой те могли рассуждать о чём-либо, вроде бы, напрямую связанном и очень даже влияющем на их жизнь. Правда, этот то ли доцент, то ли профессор не слишком злоупотреблял этим, и лишь иногда у Ирбиса возникало чувство, словно учёный сам не жил в этом загубленном мире, а невозмутимо рассматривал лабораторных крыс, посаженных в банку.