— Вот гады, порвали парня! Надя, помоги мне!
Мы вдвоём взваливаем Нанда мне на плечи и снова бежим. Ещё сто метров, пока их не стало слишком много. Ну и тяжёлый же ты, молодой!
— Где вы там? Они толпой валят! У меня «палыч» сейчас перегреется! — рявкает мне в руку Волк. — Пулемет бы мне…
Нанд роняет дробовик и совсем отключается. Надя подбирает оружие и закидывает на плечо. Она что-то бормочет себе под нос, но я не слышу, и некогда спросить. Вдруг я отчетливо ощущаю её голос прямо в своей голове: «Только не упади, милый, только не упади…»
Раздаётся сухой и громкий треск выстрела, потом, почти сразу, ещё один. Вот и дедов обрез заговорил.
— А-а! Заразы! Сколько же вас! — это снова Волк. Быстрее! Я уже начинаю задыхаться под двойным весом, взрывается болью коленка, повреждённая в прошлом году в московском рейде, неудачно спрыгнул с платформы на рельсу… Позади слышится хор хриплого дыхания и звуков «ы» и «у». Все, что могут произносить эти бывшие люди… Ещё полста… Я весь в крови, когда успел пораниться? А, это, должно быть, Нандова.
— Держись, парень, — пытаюсь прохрипеть я на бегу. — Надо выжить, а то кто же этих гадов будет спасать… или всю жизнь нам теперь их убивать? А, Нан? Достаётся тебе… ф-фух… в последнее время…
Из-за плотных высоких кустов по краям аллеи в конце этого бесконечного асфальтированного двора показываются «скворечник» и наша машина перед воротами. Зрелище — не для слабых нервами. В кузове стоит, облокотившись на кабину, Волк и тихими хлопками палит почем зря из «палыча» в сторону гаража, двери которого выходят на площадку перед въездом на базу в двадцати метрах от машины. Из этой бездонной «кишки», сложив собой уже огромную дымящуюся кучу, вываливаются серые, словно их выдавливают из огромного тюбика как странную и страшную полуживую зубную пасту. Волку помогает дед Егорыч, периодически давая залпы из своего старинного чуда. Но ему приходится подолгу перезаряжать свой малозарядник. Складка сидит в кузове и подает Егорычу патроны из ящика.
— Егорыч! — кричу я деду. Он, да и все трое, оборачиваются ко мне. — Заводи!
Старик спокойно и уверенно разряжает обрез в двух подобравшихся сбоку серых, затем кидает дымящийся ствол на сиденье и послушно лезет за руль.
И тут я вижу, что слева, из-за здания КПП бегут (да, именно бегут!) ещё восемь серых! И что ребятам не успеть, потому что из гаража, выскочило сразу штук шесть, да ещё в каких-то странных толстых жилетах…
— Волчара, сзади! — пронзительно кричит Надя и рвётся вперёд, обгоняя меня с моей ношей. Я и не знал, что она может так громко кричать. Жаль, что «палыч» не бьет дальше тридцати метров. А они теперь ещё и бегать могут…
Я вспоминаю, где видел эти жилеты: на бойцах спецназа. Много их полегло, а в основном — посерело, согнанных на подавление странного «бунта» населения, тогда, весной, в Москве. Неужто прямо оттуда притопали? И мне не успеть до машины раньше их, а особенно тех, которые заходят с тыла… Надя! Куда же ты… Если брошу Нанда, обратно уже не смогу вернуться, их тут как кроликов на ферме. Дыхания катастрофически не хватает, сердце усиленно ищет между ребер щель пошире, чтобы, наконец, выскочить на свежий октябрьский воздух…
Волчара оборачивается и, ошалев от увиденного, достает из-за пазухи гранату. Грел он её там, что ли? Я дёргаюсь, вспомнив нашу последнюю вылазку, и кричу, срываясь в хрип:
— Волк, не надо! Подожди! Надя, пригнись!
Он смотрит ошалелыми глазами на меня, на мою ношу, на Надю, мне за спину, коротко качает своей головищей, дёргает из гранаты чеку и, прорычав «получи хреновину», со всей силой швыряет «гэшку» в распахнутые створки гаража. Я машинально приседаю, с запозданием понимая, что вставать с моим живым грузом будет ой как непросто. Волк лишь опускается до уровня кабины и резко разворачивается к группе с КПП. Те, упорные, почти достигли внедорожника. Волк целит оружие в двух ближайших и почти что жмет на крючок. Надя с разбега кидается на асфальт и прижимает ладони к ушам.
В этот момент раздаётся оглушительный хлопок. В ушах звенит, я с трудом разлепляю веки. Волной из гаража выбивает несколько десятков тел и ещё живых, громко вопящих серых, валит заодно и «группу захвата», что очень кстати. Лобовое стекло на пикапе лопается, засыпая пригнувшихся дедов осколками. Я завываю от натуги и, скрипя суставами, поднимаю наши с бесчувственным Нандом двести кило. Колено стреляет адской болью. Надя тоже встает с колена и кричит от досады. Её «палыч» лежит позади неё шагах в пяти — обронила при падении. Она скидывает с плеча дробовик…
И здесь я по-новому осознаю значение фразы «стечение обстоятельств». Потому что обстоятельства наши «стеклись» в одну нехорошую, дурно пахнущую кучу. Я всё ещё слишком далеко, метрах в пятидесяти и не могу бросить друга — в затылок хрипят десятки серых, я, не оборачиваясь, слышу их дурное дыхание. Надя обогнала меня метров на тридцать, и её «палыч» лежит между нами. Грязные тупые рабы-оборванцы, числом не меньше восьми уже почти у борта машины, и, вдобавок, оглушённые «спецназовцы», обиженно мыча, начинают подниматься. Надя пытается передернуть цевьё, кричит от досады, и я понимаю, что дробовик заклинило. «Палыч» раненого Волка противно пищит, сообщая о перегреве и разряде. Не меньше сотни выстрелов, значит. А резервные блоки я сунул под сиденье, чтобы случайно не намокли в кузове. Разряженная двустволка Егорыча лежит рядом с ним на сиденье, заваленная битым стеклом. В общем, как говорил мой батя в таких случаях — полная шоколадница. До сих пор не знаю, причём здесь сладости.
Волк выхватывает из ножен на бедре свой десантный тесак и скалится.
— Ну! Давай по одному!