14

На четвертый день они заметили слабое улучшение. К вечеру дыханье его стало заметным.

Они не знали, что способствовало этому: зелье или руки Никласа, или молитвы Анетты, или же силы сопротивления самого Микаела. Главное, что он выжил, — и Никласа наконец-то отпустили с множеством благодарностей.

На пятый день Аре отправился в свой последний путь, Анетта пошла вместо Микаела, понимая, что он бы одобрил это.

Ее очень удивляла эта семья, их взаимная поддержка и внимание друг к другу. Ей вдруг захотелось быть членом этой семьи. Она понимала, что эта общность у них врожденная и что у Микаела это тоже есть, понимала, что, будучи изолированным от них, он чувствовал бездонное одиночество.

Пыталась ли она хоть как-то компенсировать это его одиночество? Нет, она не осмеливалась даже думать об этом. А ей следовало быть более дальновидной.

Доминик тоже был на похоронах. Возможно, у него тоже были эти врожденные чувства, возможно, именно эти чувства и заставили его поехать с отцом сюда? Ведь мальчик сам захотел присутствовать при погребении.

Теперь она узнала эту семью, узнала, кто кем кому приходится. И она не испытывала никакой злобы по отношению к Сесилии, открывшей ей столько горьких истин. Сесилия охотно болтала с ней, и Анетта не перечила ей, выслушивая все с доверчивостью ребенка. Сесилия, в свою очередь, оказала ей большое доверие, поведав о склонностях Александра и его проблемах, считая, что знание об этом пойдет Анетте на пользу, Анетта же, сбитая этими рассказами с толку, стала, наконец, понимать, что мир вокруг нее намного шире и сложнее, чем она думала. Мир этот не казался ей больше накатанной дорогой, как это внушила ей мать. В нем было место для всяких отклонений, для снисхождения и терпимости.

Стоя возле могилы, Лив прощалась с братом. Но мысли ее оказались встревоженными происходящим поблизости.

Она знала, в чем дело: неподалеку стояли люди из Свартскугена.

Они стояли и исподлобья, злобно и самоуверенно наблюдали за ней.

Неужели их ненависть никогда не кончится? Ведь еще Даг так много сделал для них!

Это была давняя история. Даг вынужден был осудить их отца за кровосмесительство. Отцу отрубили голову, а их имение, к тому времени совершенно запущенное, пошло с молотка. Даг не совершал никакой ошибки, это все равно произошло бы, но сыновья свалили всю вину на него. Даг сделал все, чтобы организовать для бездомной семьи новую жизнь. Он передал им небольшой хутор под Гростенсхольмом, на вершине холма, который назывался Свартскугеном. Но их старая семейная усадьба, которую они теперь потеряли, была намного больше. Она находилась в соседнем городке, и люди из Свартскугена не переставали называть ее своей, так что судья Мейден вынужден был…

Теперь в живых остался только один из сыновей казненного. Он стоял на краю кладбища, взирая на скорбящую семью глазами, в которых никогда не угасала жажда мести. Но он только говорил о мести, так никогда ничего и не предприняв.

Куда хуже был его сын, тоже присутствующий здесь вместе со своими двумя детьми в возрасте десяти и одиннадцати лет. Этого сына Лив боялась. Семья эта, казалось, питалась собственной ненавистью, неустанно поддерживая ее, как вечный огонь. Все четверо стояли в толпе провожающих хозяина в последний путь — и вид у них был угрожающий. Они ненавидели своего хозяина — ненавидели Аре, доброго, милого Аре.

Лив старалась забыть о них, превозмогая дрожь.

На обратном пути из церкви Бранд сказал Анетте именно те слова, которые ей больше всего хотелось услышать:

— Не поможешь ли ты, Анетта, Матильде и Лив на поминках? Встретить гостей и проследить за тем, чтобы у каждого все было на столе. Ты ведь теперь наша.

Эти слова так согрели ее! Она горячо кивнула.