Однако в тот день она оказалась куда более откровенной, чем того желала Анетта, и не такой обходительной, как обычно.

— Если бы только он доверился мне! — сказала Анетта.

Сесилия пристально посмотрела на нее.

— Ты давала ему знать, что хочешь помочь ему? Не было ли скорее наоборот? Не старалась ли ты держаться подальше от его меланхолии? Ты же понимаешь, он сделал это отчасти из-за тебя. Чтобы ты стала свободной и могла выйти замуж за другого.

Эти слова острием вонзились в сердце Анетты.

— Но это неправда! Я ведь люблю Микаела!

Как чудесно было произнести эти слова! Она никогда не осмеливалась высказывать нечто подобное в адрес того рослого, совершенно чужого мужчины, каким был для нее муж.

— Почему же, в таком случае, он не знал об этом? Почему он был таким одиноким, что даже ни разу не осмелился довериться своей жене?

— Я не знаю, — всхлипнула Анетта. — Мне так хотелось сказать ему об этом, но я не могла. Не имела права.

— Кто же запрещал тебе делать это?

— Церковь.

— Когда это церковь запрещала говорить о любви?

«Анетта, — думал в это время Микаел, — дорогая Анетта, я могу выслушать тебя. Я могу выслушать все, что ты скажешь, но я не могу принуждать тебя к этому. Я не пошевелю даже пальцем».

— Церковь говорит об этом, — сказала Анетта, — моя мать…

— Ага! Вот где собака зарыта! И что же сказала твоя мать?

— Она сказала… Нет, я не могу об этом говорить!

— Мне кажется, ты должна это сделать, — спокойно и немного печально сказала Сесилия. — Дорогая девочка, более неподходящую жену Микаел вряд ли нашел бы себе! Микаел такой чувствительный и так страдает из-за этого. Он такой ранимый, такой чуткий к настроению других, такой внимательный….

Анетта закрыла руками лицо.

Сесилия же была неумолима. Этот неприятный разговор должен был помочь девушке проснуться.

— Как, собственно, ты представляешь себе свой супружеский долг?