Вспоминаю все, что мне известно о наложницах. Они точно не получают своих комнат. Выполняют самую грязную работу. Не те, которых выбрал хозяин, нет. Те, которые пришли своим телом оплатить позор или долг. Оскорбление…

С ними не разговаривают. Они не имеют права поднимать глаза даже на слуг. Безмолвные и молчаливые. Безымянные. Просто вещи.

По щелчку пальцев, по первому приказу господина обязанные его обслуживать. Ублажать во всех смыслах. Всегда. Оставаясь бледной тенью. Даже есть на кухне со слугами, и то не имею права. Прав нет. Никаких. Ни прав, ни человека. Ни-че-го.

Поэтому валяться мне точно здесь нельзя. Нужно встать. Привести себя в порядок. Пока меня отсюда не выволокли за волосы. И не отправили драить туалеты. Или какое унижение придумает для меня Бадрид? Какую кару назначит, кроме той, которую уже взял?

Тело раскалывается нещадно.

Таблетка все же не остудила боль. Значит, была не от нее.

Кое-как доползаю до душа, иногда придерживаясь за стены.

Глухо стону, когда тело охватывают теплые струи воды.

Соски горят. Будто их плавили каленым железом. Между ног страшно прикоснуться. Все разбухло. Растерто. Все болезненно до жути.

Но я осторожно ввожу внутрь несколько пальцев, вскрикивая от боли.

Мне нужно проверить. Рассчитывать на доктора в моем случае смешно.

Облегченно выдыхаю, понимая, что, кажется, разрывов все же нет.

Только засохшая запекшаяся кровь. Много крови.

Резкий запах вызывает тошноту. Кружит голову. Но с этим я справлюсь.

Вымываю кожу, стараясь смыть с себя всю боль. Даже его запах. До хруста. Долго взбиваю пену на волосах. Кто знает. В следующий раз у меня может и не быть возможности помыться ароматными средствами.

Выходя, замечаю на столе поднос с едой.

От одного запах скручивает рвотный рефлекс.

Но я себя заставляю. Пересиливаю. Впихиваю кусочки еды, напоминая, что должна набираться сил.

Распахиваю шкафы. Заглядываю в тумбочки.

Ничего. Ни клочка одежды, кроме единственного полотенца, которое обнаружилось в ванной.