Поскольку столкновения в Чечне продолжались и весной 1995 г., позиция администрации наконец изменилась. В конце марта в Женеве Кристофер предупредил об этом министра иностранных дел Андрея Козырева, назвав чеченскую войну «безрассудной авантюрой» и «трагической ошибкой». Одновременно Конгресс настаивал на прекращении или сокращении объемов помощи России, которые достигали почти миллиарда долларов в год. Хотя Белому дому удалось заблокировать это решение, мы, исходя из ситуации в Москве, попытались объяснить, что США не должны «переоценивать значение своей помощи России. Многие российские политики, включая сторонников реформ, не упустят возможности сказать нам: "Забирайте вашу помощь и убирайтесь вон!"»[29]
Из-за событий в Чечне авторитет Ельцина, и без того уже подорванный, продолжал ослабевать. В июне 1995 г. дерзкий чеченский командир Шамиль Басаев повел группу повстанцев в соседний Ставропольский край, на юго-востоке граничащий с Чечней. При помощи взяток чеченцы легко просочились через российские командно-пропускные пункты, а когда деньги кончились, Басаев и его боевики захватили больницу в Буденновске, взяв в заложники около 1600 человек. Во время захвата больницы Ельцин летел в Канаду, в Галифакс, на саммит «Большой семерки». Вместо того, чтобы немедленно вернуться в Москву, он поручил урегулировать кризис премьер-министру Черномырдину. Тот вел напряженные переговоры с Басаевым напрямую, по телефону. Премьер-министр согласился с предложениями Басаева и позволил ему и боевикам уйти из Буденновска в Чечню с сотней заложников при условии освобождения последних после завершения операции. Как только Басаев беспрепятственно добрался до горных районов к югу от Грозного, он немедленно освободил пленников, которые обеспечивали ему безопасное отступление. Мы сообщили в Вашингтон, что «некоторые представители российского правительства поначалу считали, что события в Буденновске сыграют им на руку в Галифаксе, так как убедят критиков на Западе в правильности линии поведения Ельцина в Чечне. Но на деле захват заложников обернулся страшным позором, свидетельством отсутствия поддержки ельцинского руководства и его непоследовательности, а также новой демонстрацией слабости России»[30].
Кровопролитные столкновения в Чечне то продолжались, то ненадолго затихали до лета 1996 г., когда стороны наконец договорились о прекращении военных действий на более длительный срок. Несколько лет спустя конфликт разгорелся вновь, предоставив Владимиру Путину возможность восстановить престиж российского руководства, но та первая жестокая война, оставившая глубокий след в российской политике, еще много лет будет влиять на отношения России с остальным миром.
Жестокость и хаос чеченской войны сильнее всего затронули наше посольство в связи с трагической историей Фреда Куни. Я встречался с этим человеком всего один раз, в Москве, когда в конце февраля 1995 г. он приезжал к послу Пикерингу. Это был гигант под два метра ростом. Он носил ковбойские сапоги, говорил негромко, с тягучим техасским выговором, и буквально источал уверенность в себе. В нем был какой-то особый магнетизм. Куни уже получил международное признание как эксперт по гуманитарной помощи. Этот «повелитель бедствий», как его называли, успел поработать в самых опасных регионах планеты, от Биафры до Ирака. Совсем недавно он трудился под бомбами в Сараево, помогая оказавшемуся в осаде местному населению восстанавливать водоснабжение.
Куни рассказал Пикерингу, что совсем недавно вернулся из двухнедельной поездки по Чечне. Эксперт побывал в Грозном и других осажденных городах и поселках, действуя от имени Джорджа Сороса и его фонда. Он нарисовал удручающую картину. Особенно его беспокоило тяжелое положение 30 000 гражданских лиц, главным образом пожилых людей, среди которых было много этнических русских, оказавшихся в эпицентре боев в южной части Грозного. Эти люди жили в сожженных зданиях и бомбоубежищах, многие болели воспалением легких. Чтобы не стать мишенью для российской артиллерии, они не разводили огня и питались в основном сырыми продуктами. Кровопролитные бои продолжались, и гуманитарные конвои не могли добраться до южных районов Грозного. Куни сказал, что люди, оказавшиеся там в ловушке, «мрут как мухи»[31]. Он также проинформировал посла о своих контактах с местными чеченскими командирами и российскими военными и сообщил, что приблизительно через месяц планирует снова отправиться в Чечню. Пикеринг поблагодарил Куни за ценную информацию, а тот, в свою очередь, выразил готовность и дальше держать посла в курсе дела.
Куни вернулся в Чечню 31 марта. Он надеялся добиться разрешения для гуманитарных организаций работать в Грозном, чтобы вывезти оказавшихся в ловушке гражданских лиц в безопасное место и наладить поставки гуманитарной помощи. Эксперта сопровождали двое врачей из Российского Красного Креста, переводчик и водитель-чеченец. Сначала они направились в занятое чеченцами село Бамут к юго-западу от Грозного, где, как считалось, находился штаб Дудаева. Когда Куни и его команда добрались до Бамута, оказалось, что Дудаева там нет. Они собирались двинуться на восток, но, судя по всему, 4 апреля на окраине села Старый Ачхой их задержали, угрожая оружием, представители чеченских спецслужб. Позже в тот же день водитель группы объявился в Ингушетии и передал короткое сообщение от Куни. Эксперт сообщал, что взят под стражу, но у него «все окей» и он надеется скоро вернуться. Это было последнее сообщение от него. Ни от Куни, ни от российских врачей, ни от переводчика больше вестей не было.
В последующие четыре месяца все силы посольства были брошены на поиски Фреда Куни. В конечном счете потребовалось даже личное участие президента Клинтона. Наши усилия, предпринимаемые от его имени, укладывались в рамки одного из важнейших направлений работы американских дипломатов за рубежом. Однако лишь редкие случаи такого рода требовали такой серьезной и напряженной работы, как поиски Куни.
Неделя проходила за неделей, месяц за месяцем. Ходили слухи, что Куни и его коллеги все еще живы, что их держат где-то плену в суровой воюющей Чечне. Координировать работу посольства по поискам эксперта Пикеринг поручил мне. Мы снова и снова пытались добиться от высокопоставленных российских чиновников какой-либо информации и помощи в розыскных мероприятиях. Те кормили нас обещаниями, но почти ничего не предпринимали. Наши возможности контактов с чеченской стороной были ограничены, но мы упорно работали, чтобы наладить доступ к информации через посредников в правительстве Ингушетии. Той весной и летом сын Куни, его брат, а также несколько сотрудников и руководителей Фонда Сороса провели там немало времени и не раз отважно выезжали в Чечню, пытаясь связаться с лидерами мятежной республики.
Мы открыли в Ингушетии неофициальное представительство, где работали несколько моих коллег, постоянно сменяющих друг друга. В мае президент Клинтон поднял вопрос об исчезновении Куни на встрече с Ельциным, а в июне тот же вопрос поставил вице-президент Гор во время своего визита в Москву. Я ездил на Северный Кавказ дважды, и оба раза подолгу беседовал с президентом Ингушетии Русланом Аушевым. Тот уверял, что и сам он, и его правительство «работают не покладая рук», пытаясь найти Куни[32]. «Мы вдоль и поперек прочесали Чечню и даже часть территории Грузии, поскольку ходили слухи, что Куни увезли туда, – сказал мне Аушев. – К сожалению, слухи не подтвердились»[33].
Однажды мы получили сообщение, что в больнице контролируемого чеченскими боевиками села Шатой, расположенного на значительном расстоянии от Грозного, к югу, в предгорьях Кавказа, обнаружен труп человека, внешне похожего на Куни. Филип Ремлер, американский дипломат, представитель миротворческой миссии Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) в Грозном, вызвался съездить в Шатой и проверить полученную информацию. Белый флаг, развевающийся над лобовым стеклом автомобиля с эмблемой ОБСЕ, не помешал российскому танкисту выпустить по нему несколько снарядов.
В крошечной больнице в селе Шатой Филип обратился за помощью к местному врачу – почти полностью разложившийся труп нужно было изъять, чтобы провести опознание. Сгущались сумерки, и электрические лампочки в импровизированной прозекторской едва мерцали. По спутниковому телефону Филип связался со мной в Москве. Сверяясь с медицинской картой Куни, предоставленной нам его семьей, я описал особые приметы эксперта, включая хирургический металлический штифт в берцовой кости. Филип говорил тихо, в трубке были слышны звуки выстрелов из российских орудий. Он сообщил, что человек, чей труп он сейчас исследовал, был, как и Куни, высокого роста. Следы разложения не позволили обнаружить наличие у покойного других особых примет, но штифта в берцовой кости не было. Это был не Куни.
В августе, после того, как были отработаны все версии исчезновения Куни, команда, занимающаяся поисками, пришла к заключению, что Фред, скорее всего, был убит в начале апреля чеченскими боевиками на западе Чечни, вскоре после его задержания в Старом Ачхое. Члены его семьи выступили на пресс-конференции в Москве и прекратили поиски. Посольство заняло ту же позицию по вопросу о его судьбе Фреда Куни, что и его близкие. В телеграмме, отправленной в Вашингтон, мы, опираясь на информацию из различных источников в Ингушетии и Чечне, полученную в ходе продолжавшихся четыре месяца розыскных мероприятий, написали, что «подозреваем (хотя и не можем доказать), что перед последней поездкой Фреда Куни в Чечню агенты российских спецслужб намеренно распространяли слухи, разжигающие подозрения чеченцев в отношении эксперта»[34].
Мы полагали, что ложная информация «фабриковалась и распространялась» агентами ФСБ – российской преемницы КГБ СССР. По нашему мнению, «ФСБ была осведомлена о предыдущих поездках Куни в Чечню» и его встречах с чеченским полевым командиром Масхадовым. В марте в западных районах Чечни циркулировали слухи, что оба врача из Российского Красного Креста, сопровождавшие Куни, были агентами ФСБ. У этой организации было достаточно причин для развязывания кампании по дезинформации, учитывая эскалацию напряженности в Чечне в те месяцы и желание дискредитировать чеченских боевиков. При этом мы указывали, что кампания по дезинформации «необязательно координировалась из Москвы (не похоже, что работа ФСБ вообще тщательно координировалась – хотя бы потому, что иначе Россия не попала бы в Чечне в такую тяжелую ситуацию)».
После четырех месяцев кропотливого труда мы пришли к очевидному заключению: Куни, судя по всему, стал жертвой двух спецслужб – чеченской и российской. Федералы заманили его в ловушку, а чеченцы нажали на курок.
Занимаясь этой трагической историей, нам, чтобы докопаться до истины, пришлось слой за слоем срывать с нее обертку лжи и дезинформации. «Не исключено, что лицемерие и коварство, проявленные почти всеми сторонами, с которыми нам и членам семьи Куни пришлось иметь дело, отражают тот факт, что все они в той или иной мере несут ответственность за произошедшее», – писали мы. Суровая реальность была такова, что «в жестоком мире погруженного в хаос Северного Кавказа ничто не должно вызывать удивления, однако Фред Куни, который не боялся рисковать в самых опасных ситуациях, все-таки заслуживал лучшей участи». То же можно было сказать и о несчастном мирном населении Чечни, и о полуголодных, плохо обученных российских призывниках. И те и другие так или иначе оказались жертвами войны, которой могло и не быть той страшной зимой 1994–1995 гг. Это был еще один удар по процессу строительства новой России после распада СССР. Проблемы росли как снежный ком, а возможности их решения сокращались. Фиаско в Чечне было символичным – оно указывало на то, что Россия, изо всех сил пытаясь найти свой путь, восстановить утраченное достоинство и вновь обрести свое предназначение, все еще остается в плену трудного прошлого. Это сужало пределы действенности американской политики в плане ее влияния на будущее России, которое в конечном счете зависело только от самих русских.
События в Чечне подкосили Ельцина. Летом 1995 г. он перенес инфаркт. Ему не хватало ни политического влияния, ни физических сил, чтобы предотвратить роковое поражение на предстоявших в декабре думских выборах, не говоря уже об участии в президентских выборах в июне следующего года. Перспективы продолжения реформ внутри страны и развития партнерских отношений с Западом, к которому все еще стремились и Ельцин, и Клинтон, становились все более туманными.
Несмотря на сильное противодействие, Клинтон продолжал поддерживать отношения с Ельциным, понимая, что они играют ключевую роль, если мы хотим сохранить хоть какую-то надежду на укрепление американо-российского партнерства. Сталкиваясь с критикой в США и обуреваемый тревогой в связи с событиями в Чечне, в мае 1995 г. Клинтон полетел с давно запланированным визитом в Москву, чтобы вместе с другими лидерами стран – союзников во Второй мировой войне принять участие в праздновании 50-летия победы над гитлеровской Германией. Президент США прекрасно понимал, как много значит для Ельцина и всего российского народа этот юбилей. Даже спустя полвека память о суровых испытаниях войны и 20 млн погибших, равно как и гордость за ту роль, которую СССР сыграл в разгроме нацистов, оказывали огромное влияние на российскую политику.
Любой зарубежный визит президента сопряжен с огромными организационными усилиями, но этот, учитывая сложную политическую ситуацию, потребовал намного больше труда, чем обычно. В качестве «начальника эшелона», ответственного за проведение визита, я занимался координацией переговоров с российской стороной, а также следил за соблюдением графика встреч и повестки дня. Кроме того, я должен был помогать послу Пикерингу и прибывшему с президентом «передовому отряду» Белого дома. Американские президенты не путешествуют налегке. Клинтона сопровождали более 200 сотрудников и представителей службы безопасности плюс примерно столько же журналистов. Моя команда пыталась, хотя и безуспешно, убедить русских, что не стоит привлекать к участию в праздничном параде на Красной площади боевое подразделение, только что вернувшееся после боев в Чечне. Когда один не в меру предприимчивый представитель пресс-службы Белого дома сдуру решил сфабриковать несколько дополнительных пресс-карт для американских журналистов, служба безопасности Кремля, как и следовало ожидать, отнеслась к этому слишком серьезно. К счастью, дело кончилось лишь небольшой стычкой и словесной перепалкой.
Это была моя первая продолжительная встреча с президентом Клинтоном. Он произвел на меня сильное впечатление. Президент США очень хорошо понимал и Ельцина, и суть происходящего. Он видел пределы политического влияния российского президента, обусловленные как слабостью России и неустойчивостью ситуации в стране, так и его собственными ошибочными решениями.
– Этому парню приходится нелегко, – сказал нам Клинтон, отправляясь на встречу с Ельциным. – Мы не должны давить на него слишком сильно, потому что лучшего партнера в России нам не найти.