В конце декабря 1991 г. Советский Союз прекратил свое существование. 25 декабря, после трогательной встречи с Бейкером в Москве и последнего телефонного разговора с ним в качестве руководителя СССР, Горбачев ушел в отставку. Его страны больше не было. В январе я снова полетел с Бейкером в Москву на открытие многосторонних переговоров по Ближнему Востоку. Это был совсем другой мир – над Кремлем теперь развевались российские триколоры, а страной управляло независимое российское правительство Ельцина, фактически унаследовавшее роль коспонсора переговоров.

В феврале я сопровождал Бейкера в его поездках по новым, недавно образованным независимым государствам – бывшим республикам СССР. Когда мы приземлились в Ереване, оказалось, что ночью город почти полностью погружен во мрак – энергосистемы не работали, и электричества не хватало. Баку был в ненамного лучшем состоянии: обшарпанный аэропорт, вдоль дороги в город ржавеющие трубы газо– и нефтепроводов. Среднеазиатские государства выглядели более презентабельно, но и там бедность бросалась в глаза. Президент Узбекистана Ислам Каримов неожиданно выхватил из кармана небольшой ламинированный лист бумаги с пятью «принципами Бейкера» – рекомендациями по выстраиванию процесса создания независимых государств на постсоветском пространстве. Он сказал, что всегда носит эти принципы с собой. Узбекский президент тепло принимал Бейкера в Ташкенте и экзотическом Самарканде. Позднее, когда мы уже летели обратно, госсекретарь, однако, выразил сомнение в стремлении Каримова к демократическим реформам, заметив, что «эти принципы для него – все равно что для меня узбекская музыка».

По настоянию Бейкера администрация Буша старалась последовательно поддерживать новые независимые государства. США сразу же открыли свои посольства в каждой из столиц бывших советских республик, запустили масштабные программы гуманитарной помощи, послали в новые государства экономических советников и консультантов по вопросам конверсии оборонных предприятий. Была принята Программа Нанна – Лугара, нацеленная на обеспечение сохранности и безопасного хранения советского ядерного оружия, которое теперь, по крайней мере временно, находилось в том числе на территории четырех вновь образованных суверенных государств.

Приходилось заниматься и другими постоянно возникающими проблемами. В конце президентского срока Буша начался распад Югославии. Весной 1992 г. сербские формирования осадили столицу Боснии Сараево, что вызвало беспокойство и в европейских столицах, и в Вашингтоне. В июне, опираясь на посвященный нашей стратегии аналитический обзор, который готовили в том числе Деннис Росс и Эндрю Карпендейл, госсекретарь предложил Белому дому четкий план оказания дипломатического и экономического давления на сербов, включая, возможно, даже привлечение многонациональных сил для прорыва блокады и обеспечения возможности доставки жителям осажденного города гуманитарной помощи. Брент Скоукрофт поддержал Бейкера. Чейни и Пауэлл не проявили особого энтузиазма. До начала реализации американской инициативы сербы ненадолго отступили, и гуманитарная помощь начала доставляться в Сараево. Но нас ждали новые неприятности. Кампания по переизбранию президента на второй срок была в самом разгаре, а результаты опросов указывали на снижение поддержки Буша по сравнению с максимальными показателями после операции «Бури в пустыне». По этой причине администрация не захотела идти на риск на Балканах и согласилась передать инициативу европейцам. Отказ от решительных действий лишь связал руки новой администрации.

В конце лета Бейкер ушел в Белый дом, чтобы возглавить не очень успешную президентскую кампанию в качестве руководителя избирательного штаба. Вместе с ним ушел Деннис. Ларри Иглбергер, который временно исполнял обязанности госсекретаря, предложил мне занять пост временно исполняющего обязанности директора Группы политического планирования. Сидя в кресле, в котором когда-то восседал Джордж Кеннан, я испытывал гордость, но чувствовал себя неловко. Мне было всего 36 лет.

Одной из наших главных забот в следующие полгода была попытка продумать контуры американской стратегии контроля над ситуацией в мире, сложившейся после окончания холодной войны. Мы начали с того, что в конце апреля 1992 г. подготовили для Бейкера материал, с не совсем оправданным оптимизмом озаглавленный «Внешняя политика второй администрации Буша: основные направления»[17]. В этом документе мы перечислили достижения команды Буша, отметив, что у Бейкера и президента «есть много поводов для гордости за успехи в области внешней политики. Конец холодной войны, объединение Германии и ее членство в НАТО, установление мира в Центральной Америке, операция „Буря в пустыне“ и первые за 43 года переговоры между Израилем и всеми его арабскими соседями – все эти события можно считать выдающимися. Но этим повестка дня не исчерпывается. Историки в конечном счете будут судить о Бейкере и Буше по тому, насколько эффективно им удастся использовать второй президентский срок, чтобы закрепить успехи, достигнутые в течение первого срока, и использовать их для новых прорывов. Прежде всего госсекретаря и президента будут оценивать по тому, как они справятся с двумя главными последствиями холодной войны: трансформацией бывшей советской империи и мощным, хотя и не слишком прочным, альянсом США, Европы и Японии».

В этом документе подчеркивалось, что отправной точкой успешной стратегии должен стать обновленный набор представлений о факторах, формирующих международный ландшафт после окончания холодной войны. Лишившись уравновешивавшего наше влияние глобального конкурента в области безопасности, мы оказались перед лицом растущего количества угроз, связанных с региональной безопасностью. «В долгосрочной перспективе мы заинтересованы в стабильности по крайней мере в трех ключевых регионах – Европе, Восточной Азии и Персидском заливе, – писал я. – В одном из этих регионов вследствие окончания холодной войны и поражения Ирака угроза доминирования враждебных сил утратила актуальность. Теперь мы сталкиваемся с новым вызовом: необходимостью вновь обеспечить гарантии стабильности в период неопределенности, характеризующийся, в частности, геополитическими сдвигами, конфликтами на национальной почве в Восточной Европе и бывших советских республиках, а также неясностью роли вооруженных сил Германии и Японии после окончания холодной войны и перспектив пережившего революцию Ирана». Я подчеркивал, что решающее значение для формирования нашей внешней политики будет иметь рост конкурентоспособности США на мировом рынке.

Мы также писали, что «система национальных государств, сложившаяся во время холодной войны, и правящие этими государствами элиты оказались втянутыми в водоворот сталкивающихся центробежных и центростремительных сил. В результате происходит не обветшание национального государства как института, – в международных отношениях оно все еще остается ключевым игроком, – а, скорее, трансформация самой системы национальных государств, ставшей для нас привычной за последние полвека». Далее я указывал, что «от распавшейся советской империи и Балкан до большей части Африки и Ближнего Востока традиционные правящие элиты, не допускающие значительную часть населения и этнические меньшинства к власти и не позволяющие им пользоваться политическими и экономическими благами, сегодня находятся под угрозой. ‹…› Последствия этой политической тенденции, то есть, по сути, кризиса легитимности власти, для США пока не ясны. С одной стороны, открываются огромные возможности для развития демократических ценностей и институтов, способствующих формированию международной ситуации, как никогда благоприятной для США. С другой стороны, процесс обретения легитимности и возможностей национального самовыражения, скорее всего, будет весьма болезненным, а региональные ответы на эти вызовы могут оказаться не очень демократичными – например, в форме консервативных исламских или националистических авторитарных режимов».

Закрепить нашу новую роль мирового лидера будет нелегко. Выигрышная позиция США на мировой арене, писал я, не означает «доминирующего положения Америки в однополярном мире. Активы, и прежде всего экономические, слишком широко разбросаны по миру, чтобы можно было опираться на такую примитивную концепцию. Мы должны помнить о том, какие опасности таят в себе неоправданная самонадеянность и глубокое недоверие, с которым многие государства… относятся к американскому унилатерализму». В то же время я указывал, что «США по-прежнему (по крайней мере в течение исторического переходного периода после окончания холодной войны) занимают особое, центральное положение в неоднородной международной политической системе, играя ключевую роль в сдерживании угроз для безопасности в региональных политических подсистемах от Европы до Азии и одновременно оставаясь единственным крупным игроком, присутствующим в каждой из трех крупнейших экономических подсистем (в Северной и Южной Америке, Европе и Азии). Иными словами, хотя одной из особенностей сложившегося после окончания холодной войны миропорядка может быть мультилатерализм, сам этот миропорядок должен формироваться главным образом под влиянием Америки».

В ноябре Билл Клинтон обошел в президентской гонке Джорджа Буша, чьи успехи в области внешней политики несколько поблекли на фоне усиливающегося стремления общества к переменам и жажды внутреннего обновления после холодной войны. В рамках процедуры передачи власти новому президенту мы подготовили документ, в котором кратко изложили наши взгляды. В январе 1993 г. Ларри Иглбергер передал его новому госсекретарю Уоррену Кристоферу. Документ был озаглавлен «Некоторые соображения относительно американской внешней политики в ближайшие годы»[18]. В нем мы чуть более подробно по сравнению с предыдущими документами (и с учетом того, что необходимость разработки повестки дня для новой администрации Буша в случае его избрания на второй срок, очевидно, надолго отпадала) представили наши соображения. Оценка международной обстановки в основном не изменилась, но мы указали на появление новых угроз переходного периода и значение внутренней поддержки для активного использования доминирующего положения США на мировой арене. Мы, в частности, писали, что «возникает ряд транснациональных угроз, связанных прежде всего с ухудшением экологической ситуации, ростом потребления наркотиков и распространением таких смертельно опасных заболеваний, как СПИД. Справиться с этими проблемами усилиями отдельных государств невозможно, для этого необходимы совместные меры, а также решение принципиально новых задач, стоящих перед мировой наукой, и ключевое значение здесь будет иметь лидерство США».

Учитывая возможные внутренние ограничения, мы старались придерживаться осторожного и трезвого подхода и не забывать о традиционных угрозах для безопасности, а также возможности проявлений регионального гегемонизма. К тому же мы видели, что международный политический ландшафт постоянно меняется, и поэтому определение самого понятия безопасности должно быть более общим и учитывать потенциальные новые угрозы. В качестве примера значимости лидирующей роли США мы указывали на строительство вокруг нас и возглавляемых нами коалиций. Мы не были убеждены, что в связи с распадом Советского Союза и окончанием холодной войны Соединенные Штаты должны исходить лишь из объективной и беспристрастной оценки ситуации в мире, но предостерегали от опасностей, порождаемых переоценкой наших возможностей и неразборчивостью в выборе средств достижения целей. Наиболее приемлемой мы считали стратегию, признающую ограничения, но опирающуюся на уверенность в способности США если не решать проблемы, то по крайней мере контролировать их. Примерно так мыслил и Джим Бейкер. Многие подходы, которые мы пытались сформулировать, не утратили актуальности и сегодня, более чем четверть века спустя.