— И в июне следующего года… у вас родился сын.

Цвет лица Флер изменился. Обеими руками она вцепилась в подлокотники кресла, на котором сидела.

— Мистер Ануин… Доминик… зачем вы затрагиваете обстоятельства, связанные с моим прошлым? Единственное наше с мужем желание, чтобы этот период оставался книгой за семью печатями. Я знаю, что вам с Шарлоттой пришлось столкнуться с невероятной болью и трудностями, но это невозможно сравнить с той болью, которую некогда перенесла я. Для меня слишком тяжело останавливаться на этой теме.

Доминик наклонился к ней. Его лицо было почти таким же бледным, как и ее.

— Уверяю вас, мне не хотелось причинять вам страдания. Эти слова выворачивают мне всю душу, но я обязан их произнести.

Затем он сделал над собой видимое усилие и, опустив голову, произнес:

— Этот несчастный ребенок не умер, как вы полагали. Он остался жив. Он жив, и этот ребенок — я.

За этими словами последовала тишина. Словно молния поразила Флер. Прикованная к креслу, она, оцепенев, пристально смотрела на Доминика. Какое-то время ей казалось, что он сошел с ума, но потом она поняла, что это не так. И, не задавая дальнейших вопросов, она поверила ему. Эта глаза, этот необычный фиалковый цвет, которым обладала она… такие же глаза горели и на лице Ануина. Глаза, в которые она сейчас пристально смотрела, могли принадлежать только…

Он снова заговорил:

— Это слишком тяжело для вас? Я знаю, это должно быть для вас страшным потрясением. Могу я позвать мистера Марша?

Она с трудом вышла из оцепенения, полностью охватившего ее, и еле слышно ответила:

— Нет… Подождите… расскажите мне еще. Бога ради, скажите, откуда вам стало известно это?

И тогда он рассказал ей все.

За серьезными событиями, касающимися Шарлотты Чейс, последовало потрясающее открытие. Вчера, когда Доминик находился в Парламенте, он получил послание, в котором его уведомляли, что его присутствие необходимо в госпитале для ветеранов в Челси. Там умирал гвардейский капрал по имени Уильям Смит, который выразил желание срочно встретиться с мистером Ануином, ибо должен открыть ему нечто очень важное.

Доминик был знаком с этим человеком и сразу же отправился в госпиталь. Он считал, что Уильям Смит давно умер. Первые годы своей жизни Доминик находился у мистера Смита и его жены. Позже мистер Смит отправился в Крым, был там ранен, и теперь ему, наверное, уже за семьдесят. Свыше тридцати лет он никак не связывался с Домиником.

— Не буду смущать вас, рассказывая всю историю с этого момента, — сказал он Флер. — Я должен рассказать ее с самого начала.

— Да, да, пожалуйста, — взволнованно проговорила Флер, сосредотачивая свой пристальный взгляд на лице Доминика.

И он рассказал ей все, начиная с самого своего рождения. У него теперь имелись все факты. Он узнал, что родился со смуглой кожей, вследствие чего лорд Сен-Шевиот, его отец, в безумной ярости отказался от него. Запуганная бароном повитуха объявила, что ребенок родился мертвым, и вынесла его из замка. Она намеревалась избавиться от крошечного младенца, но, зная, что тот живой, отнесла его к себе домой в Монкз-Рисборо. Там она отдала его племяннице, у которой только что родился мертвый ребенок. Эта женщина (миссис Смит) выкормила малыша и очень привязалась к нему. Ее не смущал цвет его кожи. К тому же, когда ребенок стал чуть постарше, его кожа значительно посветлела, а Смиты были просто очарованы красотой его глаз и изящной фигурой. Повитуха была слишком запугана, чтобы назвать имя настоящих родителей ребенка. Ее племянница взяла малыша с собой в Лондон, где ее муж получил новую работу и был теперь фонарщиком. Только на смертном одре повитуха открыла Уильяму Смиту всю правду. Но в то время барон Кадлингтонский был уже мертв, а леди Сен-Шевиот вышла замуж вторично.

— Итак, до десяти лет я жил с этими добрыми людьми, Смитами, — продолжал Доминик. — Затем, вам это известно, я поступил в благотворительную школу, куда однажды заехали Энгсби, впоследствии усыновившие меня. Но оказалось, что в сознании Уильяма Смита я всегда был законным наследником Кадлингтона и меня звали не Ануин… а Сен-Шевиот. Это всю жизнь не давало ему покоя, и уже на смертном одре он почувствовал, что должен открыть правду. Поэтому он и прислал мне послание в Парламент. И передал вот это…

Доминик протянул Флер красивую золотую цепочку, на которой висело крошечное, покрытое эмалью сердечко с инициалом «К», обрамленным бриллиантами. Флер положила его себе на ладонь. Ее пальцы так сильно дрожали, что она едва могла держать миниатюрное украшение. Ее бледное лицо стало алым, и она, запинаясь, проговорила: