— Скажите, адвокат, — медленно проговорил следователь. — Для вас вообще существуют какие-либо принципы? Какие-то пределы, рамки дозволенного? Мне безумно интересно, как бы вы действовали, если бы вам пришлось представлять интересы Чикатило. Что, из него тоже ангела сделали бы? Или копали бы под следствие — кто с кем спал, у кого прыщ на заднице, кто алкоголик, вроде Бугрова, а кто «голубой»…
— Защищать Чикатило мне не довелось, — развел руками Павлов. — Но могу сказать одно — любой человек, обвиняемый в совершении преступления, имеет право в соответствии с российскими законами на юридическую помощь. И пока я жив, я оказываю и буду оказывать подобную помощь людям. Кстати, принимая во внимание придуманный вами способ отвести подозрения от Ясновой (я про отпечатки, которые вы стерли), могу предположить, что данные фальсификации проводятся вами не впервые. Это к вопросу о совести, Владимир Яковлевич. Хотя это лишь мои домыслы. А теперь разрешите откланяться.
— До свидания, — хмуро попрощался Милещенко.
Сержант
Сегодня в семь утра у Дмитрия Олеговича прихватило сердце. Все началось еще ночью, но генерал решил, что как-нибудь образуется, он просто «полежит, и все пройдет». Однако ничего не проходило, а когда около половины седьмого утра он прокрался на кухню и выпил коньяку, ему стало совсем худо.
Напуганная состоянием Дмитрия Олеговича жена проявила решимость и, не слушая его вялые протесты, вызвала «Скорую».
Приехавший врач, который давно знал генерала, осмотрел Бугрова, измерил ему давление, после чего отрывисто бросил, глядя поверх очков:
— Вам, Дмитрий Олегович, не мешало бы подлечиться. Пройти, так сказать, полное стационарное обследование.
— Не сейчас, Валера. Нет у меня сейчас времени в госпитале отлеживаться.
— Я просто обязан вас предупредить.
Взгляд врача упал на рюмку с остатками коньяка, и на его лбу появилась пара морщин.
— Вы меня извините, Дмитрий Олегович, но в вашем состоянии спиртное вам абсолютно противопоказано.
— Ладно, ладно… ты мне сказал, я тебя услышал, все нормально, Валера.
Врач молча собрал свой чемоданчик и, попрощавшись, быстро ретировался.
Уже вечером в комнату зашла жена, встала, сложив на груди руки:
— Дима, не пугай меня больше!
— Вера, все хорошо. Мне уже намного лучше! — раздраженно сказал генерал.
— Ты же гробишь себя, — сорвалась на крик женщина. — Разве не понимаешь? Себя не жалеешь, о внуках подумай!
«Я только о них и думаю», — сказал про себя Бугров. Вслух же, стараясь держать себя в руках, произнес:
— Я тебе обещаю, что все будет хорошо. Прости, что заставил тебя нервничать.