Четыре пролета вниз — и он толкает железную дверь, которая открывается в бетонную пещеру подземного гаража.
После грохота грозы здесь на нас обрушивается такая тишина, что я пугаюсь, случайно задев железный порожек каблуком — он отзывается гулким долгим звоном.
Герман ловит меня, обнимая тяжелыми ладонями талию, затянутую широким поясом. Я в его руках словно игрушечная, милая девочка, дама в беде. Хватит сопротивляться, глупышка, просто обними его в ответ, положи руки на сильную спину, почувствуй, как нагревается кожа под мокрой тканью рубашки.
Он горячий.
Он всегда был такой горячий.
Как мне вообще могло прийти в голову, что он ледяной и равнодушный? Я совершенно ничего не знала о нем еще зимой.
Может быть, и до сих пор не знаю.
— Все неправильно, — говорю я полушепотом, хотя на служебном уровне парковки кроме нас никого нет, да и машин совсем немного. Некому нас подслушать, — Все было неправильно с самого начала. Зря мы с тобой хотя бы не попробовали десять лет назад. Зря я сдалась своей слабости и согласилась выйти замуж за Игоря. Я чувствовала, что это не совсем верно, что это компромисс, но я так устала тогда бороться одна…
Я не смотрю ему в глаза. Мне страшно. Я кладу руку ему на плечо, словно собираясь танцевать медленный танец и смотрю на черные завитки волос, прилипшие к шее. Смотрю на промокшую насквозь рубашку. Смотрю на капли воды, стекающие по его коже.
— Лана… — он хочет привлечь меня еше ближе, но я прижимаю руки, сжатые в кулаки к груди и оставляю между нами зазор, чтобы не сдаться. — Я сделал все, что должен, чтобы быть с тобой. Я купил квартиру Поле, ее матери, Марусе. Я купил…
— Я знаю, — шепчу я, втягивая носом его запах, потому что вряд ли когда-нибудь окажусь еще так близко. Но Герман пахнет только летней грозой, а розмарина, сколько ни ищу, все нет. — Знаю, знаю, знаю.
— Я ушел от нее, я давно не…
— Знаю…
— Я не могу без тебя. Ты часть моей жизни, ты делаешь меня живым. Настоящим. Я…
— Знаю! Но того, что мы натворили, уже никак не исправить, понимаешь? — я все-таки ломаюсь и осторожно освобождаю руку, чтобы провести пальцем по черному завитку на шее. — Мы не должны были поступать так с теми, кому обещали быть верными.
— Лана… — Герман проводит губами по моему виску. Его шепот сочится отчаянием, но я не могу ничего с этим поделать. — Это все прошлое, пойми. Мы исправим, что можем, а остальное — уже случилось.
— Нет… — я мотаю головой. — Мы не можем строить свое счастье на чьем-то несчастье.
— Можем! — он стискивает меня так сильно, что тяжело дышать. — Кому мы сделаем плохо, если будем счастливы?
— Игорю… — говорю без голоса. — Он еще не знает. И я не хочу, чтобы он узнал. Чтобы мальчишки почувствовали…
Герман выпускает меня, я мгновенно делаю шаг назад и вдыхаю запах влажного бетона расправившимися легкими. Только легче не становится — черный взгляд пригвождает меня к полу. Только что этот мужчина был самым близким, его шепот был похож на голос моего искушения — идущий изнутри, слишком убедительный, чтобы сопротивляться.