Глава 7. Разочарование и обман

Едва мы вышли из самолета в Могадишо, на нас обрушилась жара. Я была в таком восторге, что помощник Фараха Гуре, сопровождавший нас, не выдержал и рассмеялся. Но меня испугал царивший вокруг хаос. Взлетная полоса была всего лишь дорожкой, проложенной по песку. Пассажиры копались в огромной куче чемоданов и сумок, бесцеремонно сваленных прямо под самолетом. За воротами аэропорта нас тут же обступила толпа мужчин, наперебой предлагавших подвезти до города. Во всем происходящем не было никакого порядка.

Но это было не важно – подумаешь, аэропорт. Своей родине я готова была простить все что угодно.

В сумерках Могадишо был прекрасен: тогда клановая вражда еще не превратила его в выжженные руины. Мы ехали к дому Марьян Фарах, и пейзаж за окном такси казался таким родным: величавые итальянские дома, улицы, посыпанные мелким белым песком. Все люди были похожи на меня – высокие и стройные. Женщины были одеты в длинные узорчатые dirha. Я чувствовала, что наконец-то дома.

Марьян Фарах, первая жена отца, жила в большой белой вилле в районе Каза Популяре, неподалеку от площади Трибунка. Не знаю, кого я ожидала увидеть, но точно не цветущую, уверенную в себе мачеху, работающую в правительстве.

Там я познакомилась со своими совершенно разными сводными сестрами. Арро, которой исполнилось двадцать пять, была похожа на отца – и на меня: тот же круглый лоб и высокие скулы. Невысокая, изящная, она была одета в зеленовато-лиловую dirha, прозрачную настолько, что сквозь нее виднелись лямки лифчика. Арро училась на медицинском факультете.

Ее младшая сестра, Иджаабо, недавно закончила школу. Ее плотная фигура была скрыта под толстым грязно-коричневым исламским платьем.

Махад зашел к нам в тот вечер. Я с трудом узнала его. Брат никогда не был толстяком, но раньше, в Кении, он был каким-то мягким и пухлым. Теперь он стал выше, мускулистее, а его кожа еще больше потемнела от солнца. Два года Махад жил в Могадишо, учился в международном колледже. Но за это время он успел съездить в Бари. И увидеться с отцом.

Папа был в Сомали! Всего в нескольких милях от нас, и Махад останавливался у него! Мое сердце заколотилось.

Абех жил в местечке Аил, на побережье, недалеко от Бари. Он проник в страну вместе с силами ДФСС, которые после ожесточенных боев все же захватили почти всю бывшую территорию Иссе Махамуд. Теперь отец организовывал новую администрацию на «свободных» сомалийских землях.

Ситуация в Аиле была стабильной, но путь туда из Могадишо было очень опасен, поэтому Махад пока не мог взять нас с собой. Бандиты безнаказанно хозяйничали на спорных территориях, грабили и насиловали женщин на дорогах. В сезон дождей машина могла застрять в грязи на несколько дней. Нам оставалось ждать, пока возобновится воздушное сообщение. Но с Абехом все было в порядке, поэтому мы сохраняли спокойствие.

В первый же вечер мы отправились на прогулку в один из районов на побережье океана, где дул прохладный бриз. Я глубоко вдыхала знакомый запах чеснока, благовоний и соленого моря и вспоминала, как играла здесь когда-то в детстве. Сняв туфли, я пошла босиком, и мелкие белые песчинки касались моих ног. Какое наслаждение!

В Найроби было пыльно, а когда шли бесконечные дожди, пыль превращалась в грязь, поэтому я никогда не чувствовала себя чистой. Еще в Найроби все ложились спать рано, а здесь, в Могадишо, по вечерам жизнь только начиналась. Магазины были открыты, и только их распахнутые двери освещали окрестности – уличных фонарей в этом районе не было. Повсюду гуляли люди, молодые семьи с детьми.

Вдруг электричество отключилось, свет в магазинах погас, и все вокруг погрузилось в кромешную тьму. Но постепенно стали зажигаться свечи, а потом генератор кашлянул и ожил. Сомали была явно беднее Кении: прежде со мной никогда такого не случалось.

Махад сказал, что нам придется пожить у Марьян; если мы сразу съедем, люди скажут, что в семье Хирси Магана процветает ревность. Он не приказывал нам, но вел себя теперь довольно властно. Хавейя не могла находиться в доме Марьян, хотя и уважала мачеху. Сестра порой ненавидела маму, но была ей абсолютно преданна, поэтому чувствовала себя виноватой из-за того, что по-своему любила Марьян. Поэтому вскоре Хавейя все же съехала. Меня же Махад уговорил остаться ради чести нашей семьи.

Ситуация сложилась непростая. В присутствии Марьян Фарах я всегда ощущала некоторую неловкость. Не по ее вине – мачеха была очень любезна, вела себя безукоризненно. Но в моей душе каждый раз пробуждалось что-то, чего я не должна была даже чувствовать, не то что говорить об этом вслух.

И все же атмосфера в доме была напряженной. Старшая сестра, Арро, бывала язвительной; она постоянно ссорилась с Иджаабо. А та носила головной платок даже дома и всегда одевалась только в серое и коричневое. На улицу она выходила в джил-бабе, закрывавшем глаза тонкой черной вуалью. Она смотрела на мой хиджаб с одобрением, но в ней всегда было что-то слишком приторное. Обе сестры испытывали к Хавейе смешанные чувства: казалось, они завидуют ее непокорности, но все же не любят ее.

Арро и Иджаабо относились к нам так, будто мы отсталые. Они смеялись над нашими странностями; мы запятнали себя тем, что выросли вдали от дома. Хотя та же Арро страстно желала заполучить любую европейскую вещь из тех, что были у нас. Обе сестры никогда не читали ради удовольствия. В Сомали трудно было достать книги, и, похоже, здесь никто не читал романы, популярные в Найроби. Вместо этого Арро и Иджаабо смотрели по телевизору бесконечные индийские фильмы и арабские сериалы. Нам это казалось очень странным, потому что все эти истории были глупыми, к тому же на арабском и хинди, которые сестры знали даже хуже нас с Хавейей.

Иджаабо была ярой последовательницей Мусульманского Братства. Марьян считала, что это, вероятно, скоро пройдет, но позволяла ей каждую неделю заниматься с приходящим учителем.