Я вежливо ответила на вопрос кузена, как поживает мама, стараясь не замечать очевидного сексуального интереса в его взгляде. Этот мужчина смотрел на меня как на женщину, вполне открыто, даже плотоядно.

Потом Кхадиджа спросила меня об Абшире. Конечно, до нее дошли слухи. Я не знала, что сказать, и выпалила:

– У меня были чувства к нему, но теперь все изменилось, и я не хочу провести с ним остаток жизни.

Это была чистая правда, хотя в Сомали всегда считалось невежливым отвечать честно на такие темы.

Отношение Кхадиджи внезапно изменилось. Она наклонилась через стол, сверкая глазами, и проворковала:

– Милая, у меня есть для тебя прекрасная партия. – И она указала на другой конец стола, где сидел Махмуд.

Он улыбался и в то же время, казалось, оценивал меня с головы до пят. Достаточно ли я натаскана? Смирная ли? Гордая? Или я слабая, бестолковая девушка, из тех, кто легко сдается и позволяет тяжелой жизни взять над собой верх? Я чувствовала себя раздетой и выставленной напоказ.

Но я выдержала экзамен. Кхадиджа пригласила меня на ужин в следующий четверг, и Махмуд снова был там. Посреди трапезы тетя вдруг объявила, что ей нужно помолиться, вышла из комнаты и больше не вернулась. Мы продолжали ужинать, общаясь подчеркнуто вежливо, делая вид, что ничего не произошло. Махмуд спросил, была ли я за городом, и предложил съездить с ним. Я ответила, что согласна, если Хавейя поедет с нами. Мы называли друг друга «кузен» и «кузина»: мой дорогой кузен, моя милая кузина.

На следующий день Махмуд приехал за нами на машине. Ха-вейя уже была с ним знакома – она рассказывала мне, какой красивый у нас кузен. Но ее глаза широко раскрылись, когда она увидела, как белая рубашка облегает его мощные плечи.

– Ну что, теперь он твой бойфренд? – спросила она по-английски.

– Не выдумывай, это же инцест, – ответила я.

Махмуд попросил Хавейю перевести, и она перевела. Он снова улыбнулся, показывая белые зубы, и сказал:

– Нет, моя милая кузина. Я слышал, что кузены по материнской линии прекрасно подходят друг другу.

Хавейя чуть ли не облизнулась.

Махмуд был просто роскошен, самый мужественный из всех, кого я только видела. Я влюбилась в него. Он привык брать на себя ответственность. Махмуд не был утонченным интеллектуалом, как Абшир. Он цитировал старинные легенды, громко хохотал и беспощадно флиртовал со мной.

Когда кузен смотрел на меня, я чувствовала, что сгораю. Он никогда не позволял себе фривольных жестов и соблюдал все условности. Я была его кузиной. Вопрос фамильной чести. Сексуальные контакты между нами совершенно исключались. Я думала об этом постоянно, но не могла сделать первый шаг.

Мы встречались в доме Кхадиджи. Она рассказывала мне, как ужасно быть женой мужчины из другой семьи и как хорошо выйти замуж за кузена: семья всегда присмотрит за тобой; вы будете близки, легко поймете друг друга. Она сказала также, что было бы ошибкой выйти замуж за Абшира. Такие мужчины, по ее словам, были слишком озабочены политикой, слишком сосредоточены на себе и могли взять вторую жену, ни слова не сказав первой. Она ни разу не упомянула моего отца, но я знала, к чему она клонит. Я была рада, что тетя не говорит о нем: с ее-то авторитетностью, мне бы не хотелось, чтобы она критиковала отца.

Кхадиджа была надменна, а я все сильнее увязала в расставленных ею сетях. Она не изменилась со дня свадьбы моих родителей. Ей невозможно было противостоять.

У Махмуда не было будущего в сомалийской армии. По правде, и самой армии скоро, казалось, не будет. Он говорил нам, что многие вербуются в милицию, чтобы охранять свои кланы.

Кхадиджа поддерживала Сиада Барре всю свою жизнь. В коммунизме, которого придерживался президент, она видела светлое будущее для Сомали. Только коммунизм, по ее мнению, мог преодолеть раздробленность страны и искоренить варварские обычаи нашей клановой системы.