Через несколько месяцев после нашего знакомства Люси объявила, что беременна. Она сказала, что сделала это специально, потому что будущий отец очень красив, а она хочет миловидного ребенка. Ее жизнь казалась мне совершенно ирреальной; тогда я по-прежнему каждый вечер надевала хиджаб, прежде чем отправиться домой. Мы спросили Люси, не накажут ли ее родители, но она рассмеялась и ответила, что нет, родители позаботятся о ребенке и будут даже рады, если он родится хорошеньким.

Я по-прежнему скучала по отцу. Безответственность Люси по отношению к ребенку ужаснула меня, и, признаюсь, я отчитала ее. Мы рассорились. Но, под влиянием Люси или нет, я постепенно стала относиться проще к своему черному покрывалу. Я начала осознавать, что скоро не смогу надевать его: в офисе в Найроби мне наверняка не разрешат работать в хиджабе.

Самым главным, конечно, было мое намерение вести себя скромно. Я стала надевать длинное строгое платье, как Халва, и избегать сестры Азизы – я знала, что она это не одобрит.

Мы окончили курсы в сентябре 1989 года. Люси, уже с заметным животом, провалила экзамен, а мы с Хавейей получили самые лучшие дипломы секретарей из колледжа Вэллей. В приподнятом настроении мы вернулись домой и сказали маме, что она может больше не беспокоиться об оплате жилья. Теперь мы будем работать и сможем поддерживать ее.

Мама встала со стула, на котором она обычно сидела возле жаровни. Ее лицо пылало от ярости. Она была непреклонна: мы не будем работать. Для мамы молодая, незамужняя девушка, работающая в офисе, была почти что проституткой. Бабушка полностью ее поддерживала.

– Деньги, заработанные женщиной, еще никого не сделали богатым, – выдала она очередную доисторическую пословицу.

Я повернулась к Хавейе и жестко сказала по-английски:

– Тогда мы съедем.

Теперь я знала, что существуют хостелы; мы сможем снять там неплохой номер и жить сами по себе.

Возможно, мама понимала по-английски лучше, чем я думала. Когда мы отправились в свою комнату, она пошла на рынок и купила много еды и три навесных замка. Вечером, когда мы с Хавейей собрались погулять, оказалось, что все двери заперты.

– Вы никуда не пойдете, – сказала мама. – Вот еда – приготовьте ее, если проголодались.

Хавейя взбесилась. Сорвав с себя платье и головной платок, она закричала:

– Может, это моя цель в жизни – стать проституткой! Я знаю все о том, как забеременеть! Посмотри на мои груди и бедра. Я подзову любого мужчину за окном, попрошу его дать мне свою сперму и ЗАБЕРЕМЕНЕЮ!

Она кричала несколько часов. Я заметила, что мама по-своему наслаждалась хлестким, резким языком, на котором говорила сестра, но не смягчалась.

Потянулись дни взаперти, наполненные яростью и скукой. Я обнаружила в себе такую силу гнева, о которой даже не подозревала. Через окно мы передали записки соседям и попросили отнести их Халве и Саре. Мать Халвы пришла к нам, чтобы попытаться убедить маму, что нельзя держать нас взаперти всю жизнь. Это был не выход. Мы умные девочки, у нас нет отца, и, в конце концов, у мамы нет других средств к существованию. Она сказала маме, что мы сможем найти работу в хорошей мусульманской фирме, где нам хотя бы позволят носить головной платок.

Мама снова обратилась за помощью к Фараху Гуре и другим мужчинам Осман Махамуд. Фарах Гуре согласился, что у мамы есть полное право запретить нам работать, если она считает, что так будет лучше. Но мы не могли выйти замуж, потому что отец не смог бы дать свое благословение. А запереть нас в доме – это только временная мера. Фарах Гуре сказал, что единственный выход теперь – отправить нас в Сомали, хорошую мусульманскую страну. Возможно, мы найдем там работу; в любом случае, нам пойдет на пользу жизнь среди сомалийцев.

Маме ничего не оставалось, кроме как согласиться. Когда нам сказали, что мы поедем в Сомали, я пришла в восторг. Хавейя сказала мне:

– Айаан, вернись с небес на землю. Тебе там не понравится.

Она знала, чего я жду: что меня там признают и полюбят. Я думала, что в Сомали будет много достойных людей, которые относятся друг к другу как положено; что местные сомалийцы будут совсем не такими, как те, которых я встречала в Кении. Джавахир рассказывала мне, что там нет насилия и преступлений. Там всегда тепло, нет ни холода, ни туманов, которые не редкость в Найроби. Всю жизнь мама говорила мне, что во всем плохом, что было в ее жизни, виноваты кенийцы; а Сомали была синонимом справедливости и чести. В Сомали все пойдет как надо и обретет смысл.

Еще я узнала новость о том, что силы ДФСС продвинулись через север страны до самого Бари. Отец уже однажды был в Сомали, но, в отличие от некоторых беглецов, он отверг предложение отказаться от борьбы и стать приверженцем широкой улыбки Сиада Барре. Казалось, режим Сиада Барре вот-вот падет, скоро наступит мир, и все беженцы смогут вернуться домой.