Фарах Гуре был добр, но его щедрость была небезгранична. В конце концов он прямо сказал маме, что ей придется переехать в квартиру. Мы были не единственной семьей, оставшейся без отца, и Фарах Гуре не мог позволить себе оплачивать нам еще более дорогое жилье.

В декабре 1985 года из Могадишо к нам приехал дядя Мухаммед, мамин старший брат. К этому времени наши дела шли из рук вон плохо, так что его приезд был будто глоток свежего воздуха в жаркий день. Дядя Мухаммед был рослым и энергичным, очень похожим на маму, только гораздо выше и жизнерадостнее, чем она.

Дядя привез нам вести об отце и ДФСС: лидеры движения предали его и получали посты в правительстве Сиада Барре. По вечерам, когда мы уже были в своих комнатах, снизу до нас часто доносилось неразборчивое бормотание взрослых. Хавейя бегала подслушивать. Однажды она зашла в спальню с широко раскрытыми глазами и прошептала:

– Айаан, у нас есть сестра. Абех взял себе другую жену, у него теперь еще одна семья.

Я прокралась к лестнице и прислушалась. Действительно, дядя Мухаммед говорил о том, что отец живет в Эфиопии с новой женой и у них общий ребенок.

На следующее утро я подошла к маме и спросила:

– У Абеха теперь новая жена? Но мне ответила бабушка.

– Мы не будем обсуждать жен твоего отца, – высокомерно сказала она. – Мужчины женятся, это всем известно. Никто не скажет о моих дочерях или внучках, что они ревнивы.

В нашем клане ревность считалась унизительной и настолько постыдной, что о ней нельзя было даже заикнуться. Поэтому я знала, что не следовало задавать вопросов на эту тему, и все же спросила:

– Значит, у нас есть сестра? Сколько ей? И снова мне ответила бабушка.

– Ей, должно быть, сейчас девять, – произнесла она небрежно, хотя в ее голосе чувствовалось напряжение.

Тут мама обернулась и сдавленно сказала:

– Нет, я думаю, года три или четыре.

Воцарилась тишина: мы все стали мысленно вести подсчеты. Видимо, отец женился на ней в 1981 году, сразу после того, как оставил нас, или, возможно, несколькими месяцами позже.

Я подумала о том, как отец оставил первого ребенка, потом нас, а теперь у него родилась еще одна дочка, которую он наверняка тоже бросит. Меня вдруг охватила жалость к маме. Сколько у нее было забот: она искала нам подходящее жилье, была вынуждена принимать подачки от членов клана ее мужа, разбираться с непутевым Махадом и беспокоиться о сумасбродной Хавейе. Если бы отец был с нами, ничего этого не случилось бы.

Я была раздавлена, будто вся надежда разом улетучилась. Я никогда не признавалась даже себе, но все это время на задворках моего сознания теплилась мысль о том, что однажды отец вернется, а вместе с ним и ощущение близости и тепла между нами. И тут я узнала, что у него есть другой ребенок. Это было настоящее предательство. Казалось, будто он ударил меня по лицу.

Шли дни и недели, а я все твердила себе, что со мной такого никогда не случится. Я не позволю себе зависеть от кого бы то ни было. Мама настолько не контролировала собственную жизнь, что даже не знала, когда ее муж снова женился. Думая об этом, я впадала в ярость. Я злилась на судьбу, которая была так несправедлива к маме. Да, порой она была жестока, но всегда оставалась верна папе, всегда была рядом с нами. Она не заслужила такого.

Я стала внутренне противиться традиционной женской покорности. Тогда я все еще носила хиджаб, много думала о Боге, о том, как угодить Ему, о красоте послушания и смирения. Я старалась усмирить разум, чтобы он стал лишь вместилищем воли Аллаха и слов Корана. Но мой дух, казалось, все больше отклонялся от праведного пути.

Что-то внутри меня восставало против моральных ценностей, о которых говорила сестра Азиза: крошечная частичка независимости. Возможно, это была реакция на огромную разницу между поведением, которого требовал Коран, и реалиями повседневной жизни с ее поворотами и изгибами. С самого детства я не могла понять, как Господь, чья бесконечная справедливость превозносилась почти на каждой странице Корана, мог желать, чтобы с женщинами обходились так бесчестно? Когда проповедник говорил, что свидетельство мужчины стоит двух женских, я думала – почему? Если Господь милостив, почему Он требует, чтобы Его творения вешали на площадях? Если Он сострадает людям, почему же неверные должны отправляться в ад? Если Аллах всемогущ, почему же он не обратит их в истинную веру и не позволит попасть в рай?

Внутренне я противилась этим заветам и втайне нарушала их. Вопреки основам ислама я, как и многие девочки в классе, продолжала читать чувственные любовные романы. Книги пробуждали во мне то, чего мусульманская женщина никогда не должна ощущать: сексуальное желание вне брака.