— Друзья мои! Неправы те, кто считает, что жестокость героев неоправданна! Герой всегда прав, ибо по определению ратует за справедливость, какой бы несправедливой эта справедливость ни была!
— Вер-рно! — раздался издалека рев Покатигорошка сопровождаемый громоподобной очередью из «максима».,
— Нам тесно в колонии! Нам скучно в колонии! Наша жизнь-после-смерти лишь жалкое подобие той потрясающей эскапады подвигов и приключений, к которой мы готовили себя на Земле!
«А ведь и правда, — подумал вдруг Арнольд, чувствуя, как пронзительные вопли неизвестного ложатся на его пораженное вирусами смерти сердце живоносным бактерицидным пластырем, — он правду говорит. Никак не справиться со скукой. А все почему? Потому что там, где существуют сто героев, одному герою никак не развернуться…»
— А кто виноват в страшной бедности нашего существования? — взлетел к небу следующий крик.
— Правительство!!! — в один голос грохнула толпа.
— Значит, что надо делать?
— Переворот!!!
Услышав это слово, Арнольд подумал, что теперь наконец разобрался в целях, с которыми колонна двигалась к правительственному корпусу. Он окинул колонну испытующим взглядом, увидел в первых рядах весело гарцующего кентавра Борисоглебского и снова запутался, вспомнив, что Борисоглебский исполняет обязанности подручного инспектора Эдуарда Гаврилыча и, следовательно, не должен участвовать в антиправительственных действиях.
— Герои! — завывало в картонном ящике. — Забудьте о своих делах! Сейчас для вас существует только одно дело — переворот! Сейчас вы должны думать только об одном
— Переворот! — бесновалась толпа. — Даешь героям — героическое!
— Переворот? — обескураженно проговорил Арнольд. — Как это? Это значит идти против власти? Мне, американскому народному герою, такой поворот событий чужд… Но…
Видимо, из-за того, что усыновленный старухой Аленой Ивановной Арнольд под воздействием воспитания приемной матушки нечувствительно принял в себя частичку великой и загадочной русской души, мысль о перевороте не казалась ему такой уж страшной, каковой она, несомненно, показалась бы ему некоторое время назад, когда Арнольд был круглым сиротой. Теперь, наравне с вполне законными сомнениями, на ум героя Арнольда приходили соблазнительные мысли относительно перспектив, которые в случае, конечно, успеха сулит переворот.
— Переворот!
— Переворот!!!
«Переворот! — эхом отдалось во взметнувшейся душе Арнольда. — Не этого ли я хотел? Зачем мне нужен этот паршивый селезень, на которого меня матушка Алена Ивановна науськала? Переворот — это гораздо круче! Это даже, наверное, круче, чем тот робот-враг, о котором я мечтал. Тем более что для участия в нем нужен не один герой, а много… А если я отличусь в перевороте, то возвышусь среди остальных героев! Герой среди героев — что может быть лучше?!»
Так подумал Арнольд, а когда мыслительный аппарат его целиком усвоил новую идею, Арнольд вскрикнул радостно и приветливо тому гениальному неизвестному, сидящему в картонном ящике, — и выстрелил в воздух из своего ружья.
Только отгремел в воздухе выстрел, как треснула картонная коробка, стенки ее развалились на все четыре стороны одновременно, и на открывшейся площадке над головами всех присутствующих возник большой и пухлый селезень. Уперев одетые в желтые краги крылья в бока, горделиво подняв к небу тяжелый клюв, он стоял, широко расставив ноги, и внезапно поднявшийся ветер свирепо клокотал, запутавшись в складках развевающегося за его спиной черного плаща.
— Вперед, герои!
«Вот лапочка! — умильно подумал Арнольд. — А я-то хотел его изничтожить… И кто я после этого?»