Между тем наши предки понимали, что за Уралом, на великих просторах Сибири и Дальнего Востока, наверняка могут существовать залежи серебра и золота. Спустя два столетия после первых поисковых экспедиций, царь Алексей Михайлович, отец будущего императора Петра I, не раз издавал указы о продолжении розыска металлов по всей стране. «Чтоб во всех Московского государства городах и уездах и по рекам и по горам и меж гор, на государевых, помещиковых и на монастырских и на порожних землях сыскивать золотую и серебреную и иныя всякия руды, на чьей земле ни прилучится, и чтоб в тех новосысканных рудах чинити опыты…» – гласил один из таких указов.
Более того, все сохранившиеся в архивах «наказы»-приказы русским первопроходцам содержат предписания всякими мерами собирать на «новоприисканных землицах» любые сведения о рудах и драгоценных металлах. Василий Поярков, чей отряд в 1644 году первым из русских людей достиг берегов Амура, имел приказ от якутского воеводы идти в новые земли не только для добычи драгоценных мехов, но и «для прииску серебрянной и медной и свинцовой руды». Пояркову приказывалось «распрашивать всяких иноземцов накрепко где на Шилке реке серебренная руда, и медная, и свинцовая есть ли…»
Командиру первого русского похода в Приамурье приказывалось не просто собрать слухи о металлах, но и по возможности добыть образцы руды. Как писал Пояркову якутский воевода: «И буде милостию Божиею серебряные руды дойдем и ею завладеем, и тебе б для опыту те руды прислать в Якутцкой острог пуда два или сколько можно…»
Аналогичный приказ в 1650 году получил и Ерофей Хабаров – помимо прочего, ему предписывалось узнать у приамурских аборигенов «что у них в их земле есть, золото или серебро или каменье дорогое…» Про драгметаллы не забыли и в царском «наказе» 1655 года для первого забайкальского воеводы Афанасия Пашкова. Среди прочих задач, куда включалось и гипотетическое завоевание Китая, ему приказали «будучи в тех землях, проведывати всякими мерами тайно про золотую и серебряную руды, роспросить и самому разсмотрети про всё подлинно». Если же воеводе удастся добыть сведения «где родитца золото, и серебро, и медь, и железо, и олово, и свинец, и жемчюг, и каменье дорогое», то следовало «всё написати подлинно, да ту роспись и чертеж присылать к великому государю к Москве безо всякого задержанья».
Словом, поиск драгметаллов всегда был одной из главных задач русских первопроходцев. Но разыскать золотую или серебряную руду оказалось сложнее, чем добывать меховую дань-«ясак» у сибирских и дальневосточных аборигенов. Воевать в тайге и тундре казаки умели. Умели ходить в долгие, смертельно опасные походы и плавания даже в Заполярье и Ледовитом океане. Но вот «сыскивать руды» умели не очень – слишком мало было людей в Сибири и на российском Дальнем Востоке в ту эпоху, а знающих специалистов ещё меньше.
Мало в этом деле могли помочь и местные племена – многие из них ещё вели первобытный образ жизни, плавить металлы не умели, если и находили какие самородки, то чисто случайно. Но одна такая случайность и вывела первопроходцев на след давно желанного «домашнего» серебра.
В 1676 году «сын боярский» Павел Шульгин – «приказчик», то есть начальник Нерчинского острога, главного русского поселения за Байкалом – узнал, что посланцы «мунгальского контайши», хана Западной Монголии, разыскивают среди русских Забайкалья специалистов по добыче металлов. «Спрашивали руских людей рудознатцов серебренную и оловянную руду кто знали плавить умели…» – так написал об этом Шульгин в донесении начальству.
Казаки Нерчинского острога провели разведку и выяснили, что у реки Аргунь, одного из главных истоков Амура, большой караван – свыше 70 верблюдов! – недавно вывез в Монголию немало мешков «серой да жёлтой руды». Монголы считали, что эти руды якобы содержат серебро и золото, однако выплавить из них металлы не сумели, поэтому и искали знатоков металлургии среди русских.
«Приказчик» Павел Шульгин тут же направил к берегам Аргуни шесть казаков во главе с десятником Василием Миловановым – опытным казачьим командиром, прежде не раз бывавшим с посольскими миссиями в Монголии и даже ездившим к Великой китайской стене. Милованов не смог отыскать место, где монгольский караван копал землю, но у местных эвенков-«тунгусов» выменял образцы «серой да желтой руд».
Лишь со второй попытки, при помощи тунгусского шамана по имени Даян, казачья разведка нашла искомое – три небольших речки, впадавших в Аргунь. Шаман перевёл их названия, весьма удивившие и заинтересовавшие русских первопроходцев. «Те руды имали на речьках на Алгаче, по руски на золотой, да на Мунгуче, по руски на серебреной, да на Тузяче, по руски оловянной…» – написал в донесении начальству нерчинский «приказчик» Шульгин.
На берегах рек со столь говорящими именами обнаружили не только следы недавнего монгольского каравана, но и совсем древние остатки шахт и следы плавки металлов. Ни местные эвенки, ни буряты с монголами не знали, кто работал здесь в прошлом – сами они добывать из этих руд золото, серебро и олово не умели, сохраняя лишь память о старинной добыче металлов в названиях притоков Аргуни.
Архивы XVII века дают нам описание результатов казачьей разведки: «Осмотрели на тех реках старых плавилен с 20 и более, и копано из горы и плавлена руда, и какая де руда и какие люди на том месте жили проведать не могли. Спрашивали многих старых людей иноземцов и тунгусов и мунгальских людей, какие на том месте наперед сего живали и всякия заводы зоводили, и они сказали, какие де люди живали того они не знают и ни от кого не слыхали…»
Проблема заключалась в том, что в Нерчинском остроге тоже не было специалистов по добыче цветных металлов. Привезенные с притоков Аргуни образцы «серой да жёлтой руды» смогли исследовать лишь в следующем 1677 году, да и то случайно – через Нерчинск возвращался с Амура, из Албазинского острога «бронный мастер», оружейник Кузьма Новгородец.
Однако проезжий оружейник смог выплавить из привезённой руды лишь небольшое количество свинца. Свинец тоже был нужен, но стоил гораздо меньше серебра и тем более золота – в XVII веке пытаться наладить добычу свинца в безлюдном Забайкалье, на одной из самых дальних окраин государства, было бы, выражаясь современным языком, не рентабельно. К счастью, в том же 1677 году через Нерчинск возвращалось из Китая большое посольство Николая Спафария. Посол был потомком византийских аристократов, и среди участников его посольства было немало перешедших на русскую службу «гречан», таких же потомков византийцев, которые издавна добывали серебро в горах Малой Азии.
В XVII веке, даже через два столетия после падения Константинополя, в самом центре современной Турции всё ещё сохранялась православная автономия, в которой христиане-греки добывали серебро для турецкого султана. Потомки византийцев в ту эпоху по знаниям и опыту не уступали лучшим западноевропейским специалистам-металлургам. И вот возвращавшиеся из Китая вместе с послом Спафарием греки разъяснили Павлу Шульгину, «приказчику» Нерчинского острога, что добытая им руда всё же имеет признаки содержания серебра. Как гласит донесение того времени: «Купецкие люди гречани Иван Юрьев да Спиридон Астафьев ему Павлу досмотря руды сказали, что имана де сверху, где бывает свинешная руда, да тут де есть и серебренная руда, только надобно копать глубоко знающими людьми…»
И вот тут первому серебру России вновь повезло. Дело в том, что вскоре после получения разъяснений от греков по руде «приказчик» Нерчинского острога Павел Шульгин был свергнут взбунтовавшимися казаками. Подобное – бунты «служилых людей» против начальства – в сибирских и дальневосточных острогах той эпохи были нередки. Опасная служба в суровых и ещё диких краях, споры о добыче, коррупция «приказчиков» и воевод, страстное желание каждого первопроходца побыстрее разбогатеть – всё это способствовало подобным конфликтам.
На Шульгина бунтовщики написали жалобу, помимо обычных обвинений в мздоимстве и притеснении подчинённых, фигурировали и более колоритные обвинения. Например, в том, что нерчинский «приказчик» извёл весь местный хлеб на производство водки и пива, а так же отбил жену одного из тунгусских вождей. «И он Павел ту жену своим насильством емлет к себе на постелю по многое время и в бане с нею парится…» – гласил отправленный в Москву донос.