Страшная жара и духота – основной мотив всех дошедших до нас воспоминаний о плавучем «этапе» на Сахалин. Бывший студент петербургской Военно-медицинской академии Борис Еллинский, получивший за революционную деятельность 20 лет каторги, плыл на Сахалин в 1894 году и позднее описал быт раскалённого трюма: «Люди пораздевались донага. Пот лил со всех ручьями, как в бане. Грудь сжимало и в глазах мутило. Казалось, что голова сейчас лопнет от боли. У многих все тело покрылось нарывами, из которых сочился гной. Это – так называемая тропическая сыпь. Появились смертные случаи от тепловых ударов… Как только с кем-либо случался обморок, кричали часовому; он давал свисток; являлись два санитара и уносили беднягу на палубу. Большинство не возвращались уже оттуда. После я узнал, что почти все они умерли и их спустили в море зашитыми в холст».

По статистике, в ходе каждого рейса от Одессы на Сахалин через Египет из 500–700 каторжников умирало от 5 до 30 с лишним человек. Трупы хоронили, сбрасывая в море. Идущие на Сахалин тюремные пароходы имели специальное оборудование: проходящие через все помещения для заключенных специальные трубы, по которым из корабельных топок можно было подать раскалённый пар – «идеальное» техническое средство на случай бунта сотен каторжников в открытом море…

«Кривошейные» работы

На Сахалине каторжники в основном добывали уголь, а также валили лес, строили дороги и всю иную инфраструктуру, необходимую для освоения острова. Труд в угольных шахтах по праву считался самым тяжелым и страшным. Никакой механизации не было, всё делалось вручную силами каторжан. «Работа во всех рудниках была организована довольно первобытным способом…» – так в самом начале XX века сообщал о каторжной угледобыче горный инженер Константин Тульчинский, занимавшийся исследованием полезных ископаемых Сахалина.

Петербургский журналист Влас Дорошевич в 1897 году посетил Сахалин и оставил впечатляющее описание угольных шахт, в которых работали каторжане. «В руднике чёрная тьма. – описывает Дорошевич свою вылазку в каторжные недра Сахалина. – Чёрные стены каменноугольного пласта поглощают лучи света, свечка еле-еле освещает какой-нибудь шаг впереди… В параллели сыро, тяжко, трудно дышать. Вода просачивается, капает на вас большими, тяжёлыми, холодными каплями, руки хватаются за мокрое, холодное, скользкое, вы ползёте по чёрной жидкой грязи…»

В сопровождении горного инженера Дорошевич рискнул проползти вглубь шахты, чтобы увидеть, как работают каторжане: «Словно какие-то черви, мы ползли в недрах земли по узеньким, кривым, извилистым параллелям… На четвереньках идти можно было только местами, в виде роскоши. По большей же части приходилось ползти на животе. Схватиться правой рукой за какой-нибудь выступ в стенке и притягиваться на мускулах, в левой держа свечу…

– А рабочим здесь постоянно приходится лазить. Немудрено, что ходят все в лохмотьях.

– Здесь были «кривошейные» работы! – говорил инженер, когда мы отдыхали где-нибудь на скрещении параллели со штреком, где можно посидеть.

«Кривошейными» работами называются такие, когда рабочий, лёжа, скривив шею, чтоб не ударить себя в голову, впереди себя продалбливает в каменноугольном пласту кайлом такую дыру, чтоб в неё можно было пролезть одному человеку. Работы эти считаются не только самыми трудными изо всех существующих, но и прямо убийственными…»

По узким подземным лазам Дорошевич с сопровождающим инженером добрались до забоя, где каторжане добывали уголь: «Мерные удары слышатся всё яснее, громче. Ближе, ближе. Послышался глухой человеческий говор и мы, наконец, друг за дружкой, выползаем в забой. Работа останавливается. Рабочие снимают шапки…

В каменноугольном пласту от угля душно и жарко. Чёрные стены. Пылает, еле освещая забой, несколько керосиновых факелов, – в забое, вместо воздуха, крутится какой-то вихрь керосиновой копоти. Люди одеты в невероятные лохмотья, сквозь которые на каждом вершке видно голое, чёрное тело. Только арестантские шапки остаются целы на рабочих и составляют резкий контраст с остальными лохмотьями.

С лицами, чёрными от угля, при дрожащем красном свете факелов, под землёю, среди чёрных стен забоя, – каторжане кажутся, действительно, какими-то чертями, и на них жутко смотреть… Пока инженер показывал мне устройство старого рудника, настал час арестантского обеда. Рабочие расползлись, как черви, по параллелям, с головокружительной быстротой, слетели на спине по штрекам, зашлёпали чуть не по колено в воде по главной штольне и ушли в тюрьму…»

Архивные документы позволяют представить каков был упомянутый Дорошевичем «арестантский обед». В сутки сахалинскому каторжнику полагалось около килограмма хлеба, 160 грамм мяса или 400 граммов рыбы. К ним добавлялось 300 грамм крупы, картофеля и капусты. В основном каторжников кормили доступной на Сахалине рыбой – согласно тюремной инструкции рыбная «пайка» полагалась 208 дней в году. По свидетельству очевидцев ведро такой «баланды» стоило 5 копеек.

Тюремный врач Николай Лобас, проработавший на Сахалине 7 лет, в начале XX века писал осторожно, но недвусмысленно: «На каждом шагу можно увидеть, что пища сахалинского арестанта не восполняет трат его организма, если ему приходится выполнять тяжелую работу, и он постепенно идет к упадку…»

За четверть века существования Сахалинской каторги привезенные «плавучими тюрьмами» через Египет заключенные добыли на острове почти 600 тысяч тонн угля. Подневольный труд здесь мог бы продолжаться и далее, но после русско-японской войны, когда южная половина острова отошла к Японии, Сахалинскую каторгу пришлось закрыть.

Каторжные дороги Приамурья

Однако и после закрытия каторги на острове Сахалин, Дальний Восток не обходился без «арестантских работ», как тогда называли труд заключённых.

Ещё в 1891 году Министерство путей сообщения Российской империи пришло к выводу, что на дальневосточных землях железнодорожное строительство невозможно без использования каторжников. В то время начиналось строительство знаменитого Транссиба, железной магистрали через весь континент от Урала до Владивостока. Но в Приморье и Приамурье с их редким населением просто не хватало рабочих рук для столь масштабных работ, к строительству трассы пришлось привлекать солдат и наёмных рабочих-иностранцев из Китая и Кореи. Дополнительно к ним решено было использовать и силы каторжников.

125 лет назад, 23 апреля 1891 года плывший из Одессы через Египет пароход с партией каторжников в количестве 600 человек вместо Сахалина был направлен во Владивосток, где подневольные «пассажиры» и приступили к строительству Уссурийской железной дороги. Эта трасса, протяжённостью почти в 1000 вёрст, должна была соединить Владивосток с Хабаровском.

Вскоре заключённые составили заметную часть железнодорожных строителей. К работам привлекались лишь те каторжане, которым оставалось отбывать наказание не более пяти лет. За трудолюбие и хорошее поведение им предоставлялись льготы: сокращение срока заключения и разрешение после освобождения жить в Приморье, а не на острове Сахалин (все «ссыльнокаторжные», как тогда именовали заключённых, отправленных на Дальний Восток, даже после отбытия каторги должны были пожизненно оставаться здесь, не имея права возвращаться в европейскую часть России).