В столицу Китая 27-летний русский генерал прибыл 15 июня 1859 года. Власти империи Цин прозрачно намекнули ему, что вовсе не рады российскому дипломату – они не только не организовали никакой официальной встречи, но и запретили ему въезжать в Пекин на носилках, то есть как знатному сановнику. Игнатьев не стал прогибаться под китайские запреты и демонстративно проследовал через весь город на богато украшенных носилках к подворью Русской духовной миссии.

Эта «миссия» – несколько домов и православная церковь – существовали в центре Пекина еще со времён Петра I. Работавшие здесь священники и переводчики с разрешения маньчжурских императоров занимались «духовным окормлением» немногочисленных православных китайцев – так называемых «албазинцев», потомков русских казаков и первопроходцев, еще в XVII веке попавших в маньчжурский плен после осады Албазина, живших в Пекине и за несколько поколений совершенно «окитаившихся», но сохранивших православное вероисповедание. Русская духовная миссия играла также роль неформального посольства нашей страны в империи Цин.

Русская духовная миссия в Пекине, фотография XIX века

В здании «миссии» и начались переговоры Игнатьева с китайцами, точнее с маньчжурами, которые тогда безраздельно правили всем Китаем. Первая официальная встреча состоялась только через две недели после прибытия русского посла в Пекин. Родственник маньчжурского императора Су-Шунь, уполномоченный вести переговоры, демонстративно «выразил удивление» приезду Игнатьева, заявив, что «ответы уже даны и говорить более не о чём, и что, вероятно, русский посланник пожелает поскорее вернуться на родину…»

Однако, Николай Игнатьев твёрдо решил не возвращаться домой без успеха. Он хорошо помнил слова из инструкции князя Горчакова, главы российского МИД: «Мы ни под каким условием не откажемся от предположенной нами однажды цели…»

«На силу мы ответим силою…»

И потянулись длинные, бесплодные переговоры. Стороны стояли на своём и не хотели идти ни на какие уступки. Любопытно, что чиновники империи Цин мотивировали отказ делить земли по реке Уссури не какими-то геополитическими соображениями, а… собольими шубами, которые любили маньчжурские аристократы. «Русские и так забрали у маньчжур лучшие соболиные участки…» – говорил Игнатьеву один из китайских чиновников, жалуясь, что поступление соболей в Пекин, после появления царских солдат на Амуре, упало в два раза. «Ежели же уступить России еще и правый берег Уссури, – продолжал китаец, – то все соболи попадут в руки русских…»

Тщетно Игнатьев пытался приводить логические доводы, указывая, что заключенные договора надо неукоснительно соблюдать. «Ежели китайское правительство будет отрекаться от прежних трактатов и данных обещаний, – говорил он, – то ни одно государство не может иметь к нему доверия и подобное породит нескончаемую войну и бесчисленные затруднения…»

Китайские представители, однако, настаивали, что договор заключённый с губернатором Муравьёвым в прошлом году на берегу Амура в Айгуне «вышел ошибочным». Более того, родственник маньчжурского императора Су-шунь даже сказал, что «скорее готов воевать с Россией, чем согласиться с русскими требованиями». На такое заявление Игнатьев отреагировал жёстко. «В таком случае войска наши тотчас же вступят в Монголию, Маньчжурию, Джунгарию и начнут действия в Туркестане…» – обрисовал молодой генерал китайскому чиновнику перспективы большой войны.

К возможной войне склонялся и губернатор Восточной Сибири Муравьёв, тогда он отправил личное письмо в столицу Китая к Николаю Игнатьеву: «Вы не надейтесь окончить вопрос о нашем разграничении посредством переговоров в Пекине, и склоняйтесь к мнению, что этот вопрос может разрешиться для нас единственно путем военных действий… Хочет или не хочет китайское правительство признавать теперь Айгунский договор, мы со своей стороны не можем отступиться и не отступимся от него, и удержим за собою всё, что приобрели в силу этого договора… Если вместо слов китайцы вздумают перейти к действию и силою осмелятся помешать нам пользоваться, тем, на что мы приобрели право вследствие договора, – тогда без сомнения – на силу мы ответим силою…»

Впрочем, губернатор Восточной Сибири уверял посла в Пекине, что Китай, и так находящийся в состоянии войны с Англией и Францией, на открытое столкновение с Россией всё же не пойдёт, и «со стороны китайцев всё ограничится одним словопрением». Прогноз оказался верным – хотя в приграничной Маньчжурии и Монголии даже собирали ополчение и строили укрепления, пойти на силовое обострение империя Цин не решилась.

Галльский петух и британский лев атакуют китайского дракона. Английская карикатура 1859 года

На переговорах в Пекине родственник императора Су-Шунь, получив резкую отповедь Игнатьева, тоже перестал угрожать войной и, наоборот, заговорил о дружбе. Что, однако, никак не сдвинуло переговоры с мёртвой точки. Как вспоминал позднее один из русских свидетелей тех событий: «Су-Шунь просил Игнатьева не настаивать на требованиях, замечая при этом, что все другие государства будут над нами смеяться, если узнают, что двухсотлетняя дружба между нашими державами нарушится от подобных мелочей…»

Игнатьев же никак не мог согласиться с тем, что земли Приморья – это «мелочь». Нудные переговоры, казалось, будут тянуться бесконечно.

«Восток, дорогой генерал, это школа терпения…»

Положение русского дипломата в Пекине было сложным и незавидным. Это сегодня посол из любой точки мира может почти моментально связаться с высшим руководством страны, получить новые сведения и распоряжения. Полтора же века назад письмо из Пекина в Петербург даже с самым быстрым курьером шло два месяца, ещё столько же – обратно.

По сути Игнатьев вынужден был все принимать решения сам. Редкие послания из столицы России едва ли могли ему помочь, разве только морально. Так начальник Азиатского департамента МИД Егор Ковалевский, сам ранее работавший в Китае, утешал Игнатьева в личном письме осенью 1859 года: «Восток, дорогой генерал, это школа терпения…»

Россия, однако, пыталась помочь своему дипломату. Русский пароход «Америка» привёз Игнатьеву только что составленную подробную карту Приморья. У погрязшей в средневековье империи Цин таких современных карт тех земель не имелось. Русские военные топографы, тщательно изучив местность между Уссури и морем обнаружили, что в огромном регионе насчитывается всего 340 «фанз», сельских избушек, где постоянно живёт не более трёх тысяч представители всех окрестных племен – корейцев, китайцев, маньчжур, орочей, нанайцев и нивхов. По сути весь огромный Приморский край тогда был безлюдной пустыней.

Для Николая Игнатьева это могло служить дополнительным аргументом в затянувшемся споре. А спор, действительно, затянулся – бесплодные и нудные переговоры шли почти год, с начала лета 1859 года до конца весны 1860-го. Иногда молодого генерала охватывало отчаяние, он как-то жаловался в личном письме отцу: «Боюсь, что меня отсюда выгонят либо запрут в тюрьму в Пекине».

Длинные вечера на чужбине Игнатьев коротал чтением – изучил все книги о Китае, которые имелись в собранной за полтора столетия богатой библиотеке Русской духовной миссии. При миссии работала школа для мальчиков, Игнатьев, борясь со скукой, организовал и школу для девочек из семей местных христиан. Исповедовавшие православие китайцы стали для русского посла и хорошим источником сведений о стране. С их помощью, он составил за несколько месяцев подробную карту Пекина. Ещё средневековая и патриархальная столица империи Цин молодому русскому послу нравилась. «Честность и вежливость пекинского населения, сравнительно с простым народом европейских столиц, поражает меня» – сообщал он в одном из личных писем, отправленных из столицы Китая в далёкий Петербург.