Алёшкина возмутила эта картина, и он понимал, что Михеич тут ни при чём. Каким-то упавшим голосом он спросил:

— Кто же распорядился их так складывать?

— А, начальник госпиталя. Хоронить, вишь, нельзя, пока не вскроют. Дохтура, который их потрошит, нет, заболела что ли, вот уже две недели не была… Вот и держим таперича… Славу Богу, ещё мороз помогает. Я все фрамуги пооткрывал так, что насквозь продувает. Часов пять полежит который, как камень делается, они сейчас всё равно что стеклянные, аж звенят. Лишь бы оттепели не было, да вот крысы донимают! Ну так вот, забирайте носилки, сколько вам надо.

Борис оглянулся, надеясь где-нибудь в стороне увидеть сложенные в штабель носилки, но вместо них он увидел ещё десятка два трупов, аккуратно уложенных у противоположной стороны сарая.

— Где же носилки? — спросил он.

— Как где? А под мертвяками, разве не видите?!

И тут только Борис сумел разглядеть, что весь этот огромный штабель, в котором никак не меньше пары сотен трупов, состоял из тел на носилках. Тут он понял злорадство начальника госпиталя, когда тот сказал «возьмите, сколько сумеете».

— Как же их брать? — спросил он Михеича.

— А очень просто, — ответил тот, — возьмёте мертвяка за голову и за ноги, снимете с носилок, отнесёте вон в тот уголок, там аккуратненько уложите, а носилки забирайте, конечно. Кабы двое-трое носилок надо было бы, то просто. Ну а 50, тогда, конечно, попотеть придётся. Вон там, у двери, ломик стоит, если которые шибко примёрзли, так подковырнуть. Ну, я пошёл. Мне надо обойти кругом сарая, да ещё в кипятилку дров нарубить. Ежели я к утру не приду, в кипятилке меня ищите. Я там, может, вздремну малость.

Михеич ушел. Алёшкин вместе с санитарами и шофёром, тоже заглянувшими в сарай и в ужасе отпрянувшими от него, стояли у дверей, не зная, что делать. Борис хотел было идти к начальнику госпиталя и попытаться уговорить его выдать носилки со склада, но раздумал. Он понял, что всё равно ничего не добьётся и решил последовать совету Михеича. Один из санитаров, узбек по национальности, из нового пополнения, стоял, весь дрожа, и с ужасом смотрел на закрывшуюся дверь сарая. Борис понял, что это не помощник. К счастью, второй санитар, из старых кадров медсанбата, оказался менее брезгливым и трусливым. На шофёра рассчитывать было тоже нельзя: выскочив из сарая, он забился в угол кабины и не подавал признаков жизни. Алёшкин посмотрел на часы, шёл двенадцатый час ночи.

— Ну что же, Бодров, — как можно веселее сказал он второму санитару, — придётся нам с вами поработать. А вы, Урзаев, будете таскать и грузить в машину носилки.

При этих словах Урзаев обрадованно закивал головой:

— Слушаю, товарищ командир, слушаю.

— Ну, вот и хорошо! Пошли, товарищ Бодров.

Урзаев встал в дверях сарая, а двое других забрались на штабель и попробовали поднять лежавший с краю труп. Поднять-то подняли, но стаскивать его вниз по лестнице из человеческих тел было очень трудно, на это ушло много времени. Уложив, наконец, тяжёлый труп в ряд с лежавшими у противоположной стены сарая, Борис понял, что при таких темпах работы они измучаются, и всё равно к утру не более 15 носилок достанут. Но тут Бодров предложил:

— Товарищ комроты, давайте их прямо на пол скидывать, а потом соберём, так быстрее будет.

Предложение его оказалось рациональным. Они забрались на верхний ряд и, передвигаясь по нему на четвереньках, откатывали от себя труп, сталкивали его на пол, а в другую сторону отбрасывали носилки. Примерно через час работы на полу лежало полтора десятка трупов, а Урзаев отнёс и погрузил в машину столько же носилок.

Спустились со штабеля вниз, подобрали лежавшие в разных положениях трупы и более или менее аккуратно сложили их у противоположной стены. Сделали перекур. К счастью, трупы действительно замёрзли, как камни, все они были в одном белье и потому не особенно тяжелы, но, тем не менее, конец работы наступил примерно около пяти часов утра, когда полсотни носилок были погружены в крытую полуторку. Борис и Бодров, выпачкавшиеся в оттаявшей под их руками крови, были похожи чёрт знает на что, как сказал Бодров. Они, устало дыша, вышли, наконец, из сарая, и Борис написал на вырванном листе из полевой книжки расписку в получении носилок, отправил Бодрова, чтобы тот отнёс её к Михеичу, а сам присел на подножку машины и закурил.

Михеич, как и говорил, спал в котельной и очень удивился, что эти ребята всё-таки справились с делом. Бодров вернулся, залез вместе с Урзаевым в кузов машины, Борис сел с шофёром, и часа через полтора они уже были в родном медсанбате. Алёшкин так устал, что не помнил, как зашёл в свою комнату, сбросил грязную шинель у Игнатьича и, едва успев коснуться подушки головой и сбросить сапоги, заснул как убитый. Проспал он до полудня.

Утром Перов и комиссар узнали от Бодрова, каким образом им с командиром роты пришлось добывать носилки, а Урзаев и шофёр рассказали об этом чуть ли не всему медсанбату. Прохоров, которому Игнатьич принёс шинель Алёшкина, увидев её невероятное состояние, решил заменить на новую, хотя это было и не совсем законно. Заменил, конечно, и рукавицы. По настоянию Бориса сменили шинель и рукавицы и Бодрову.