Посовещавшись, приняли такое решение:

1. Сангородский с фельдшером и санитаром, как и Красавин, выйдут на дорогу и всех раненых, которые в состоянии следовать дальше, сделав им на ходу перевязки, точнее, поправив имеющиеся, в медсанбат не допустят.

2. Красавин со своими людьми продолжит ловить любой транспорт и грузить на него возможно большее число раненых.

3. Алёшкин вместе с остальными хирургами максимально ускорит хирургическую обработку ожидающих.

4. Скуратов вместе с Прохоровым погрузят на санитарные машины всех самых тяжёлых транспортабельных раненых (таких было человек шестьдесят) и немедленно отправят их в расположение госпиталей.

5. Клименко и свободные от дежурств санитары и хозяйственники начнут свёртывание палаток по мере их высвобождения от людей и имущества.

К утру отправили пять санитарных машин, в которых лежало по четыре тяжёлых и сидело по два раненых средней тяжести. Вела эту колонну машин командир госпитальной роты, врач Прокофьева. С ней отправилась одна из её медсестёр, снабжённая самыми необходимыми медикаментами, шприцами и перевязочным материалом.

Прокофьеву пришлось отправить потому, что в числе эвакуируемых находились и такие, которые ранее были признаны нетранспортабельными, следовательно, могло понадобиться присутствие врача. В одной из машин следовал и врач Башкатов, состояние которого становилось всё тяжелее.

Часов в девять утра 13 августа, когда в медсанбате оставалось около ста человек необработанных раненых, неожиданно на «эмке» въехали двое военных, один имел в петлицах три шпалы, другой две. Их встретил дежурный по медсанбату старшина Ерофеев. Приехавшие потребовали доложить обстановку, тот доложил. Тогда старший из них с возмущением стал кричать:

— Где здесь командир медсанбата? Почему до сих пор медсанбат не эвакуируется? О чём врачи думают?

На этот крик из всех эвако- и госпитальных палаток стали выбегать и выползать бойцы и командиры с забинтованными головами, руками и ногами. Многие из них не знали об отступлении дивизии и догадались об этом только сейчас. Естественно, поднялась паника, раздались крики:

— Почему нас здесь держат? Почему не вывозят? Немцам хотят оставить?..

Борис, только что окончив очередную операцию, с красными от бессонницы глазами, пошатываясь от усталости, вышел из операционной, услышав крики. С другого конца лагеря бежал политрук Клименко. К раненым бросились врачи и медсёстры из эвакоотделения и госпитальной роты и принялись их успокаивать.

Приехавшие, видя, какой переполох они наделали своим криком, сразу замолчали, и когда к ним подбежал Клименко, гораздо тише и спокойнее спросили его, где командир и почему медсанбат не эвакуируется.

— Командира медсанбата здесь нет. Сейчас самый старший — командир медроты хирург Алёшкин, вон он идёт.

— Да что он, пьян, что ли? — возмущённо воскликнул один из прибывших. — Он что, не может быстрее идти?

— Он вторые сутки не выходит из операционной, — сухо ответил Клименко.

Кричавший смутился. Тем временем Борис приблизился к этим командирам.

— Простите, пожалуйста, кто вы такие будете? — спросил он спокойно, но довольно сурово.

Военные переглянулись.