— Вы сегодня построить шалаши себе не успеете, — продолжал Скуратов, — а сделаете это завтра с утра. А сейчас товарищ Красавин разведёт вас по другим шалашам, ночь как-нибудь переспите. Вас, — обратился он к Перову, — и ещё человека четыре прошу к себе. У меня шалаш большой, места на шестерых хватит.
Виктор Иванович отобрал Таю, Дору Игнатьевну, Бориса Яковлевича и Дуркова, и они все пошли за Скуратовым. Вскоре в его шалаш был принесён в большой кастрюле ужин, состоявший из рисовой каши с мясом, и нескольких буханок ещё тёплого хлеба. Перов достал из своего чемоданчика бутылку вина, при виде которого глазки Скуратова масляно заблестели.
Все с аппетитом поужинали. Затем врачи, как новенькие, так и те, кто прибыли раньше, собрались вокруг шалаша Скуратова, расселись на пеньки, кочки и даже просто на землю, усыпанную жёлтой хвоей, и завели разговор о самых разных вещах, но всё-таки главной темой была, конечно, война. Теперь события на фронте, а, вернее, уже на фронтах, стали казаться не такими простыми, как в первые дни войны. Однако все ещё надеялись, что в самом скором времени — через две недели, через месяц, самое большее через два — события повернутся по-другому. Красная армия оправится, враг будет остановлен и обращён вспять. Кое-кто даже предполагал, что их дивизии придётся вести не оборонительные бои, а наступательные, может быть, даже и преследовать уже разбитого неприятеля.
Между прочим, Скуратов сообщил, что 65-я дивизия, формирующаяся на основе командного состава НКВД, теперь, с получением последнего пополнения, в том числе и медицинского, уже почти укомплектована. В ближайшие дни, как прибудет полностью рядовой состав, её сразу же направят на фронт.
Никто не заметил за разговорами, как наступила темнота, а вместе с нею появилась сырость и прохлада. Особенно почувствовали перемену температуры наши южане. Кроме того, от целого дня хождения по Москве они основательно устали. Скуратов, заметив это, скомандовал отбой. Все стали расходиться по своим шалашам, построенным группами на опушке леса. Скуратов объяснил, что эти группы создались как бы по землячеству. Медперсонал медсанбата был собран из разных мест: тут были и одесситы, и ленинградцы, и москвичи, а теперь и южане. Пока ещё часть не сплочена, и эти группы земляков держатся слегка обособленно.
В одном из углов шалаша Скуратова из жердей и колышков было устроено нечто вроде кровати, застланной еловым лапником и покрытой плащ-палаткой. Он любезно предложил её женщинам, но так как постель была очень узкой и маленькой, а женщин двое, то они отказались и улеглись вместе со всеми на полу шалаша. Перов разостлал свою шинель и предложил это место Доре Игнатьевне и Тае; затем там же примостился сам, а рядом улеглись и остальные члены группы. Борис оказался самым крайним у противоположной стороны шалаша. Под головы положили свёрнутые пиджаки, вещевые мешки, укрылись плащами.
Нельзя сказать, что постели были слишком удобными, но все так устали, что вскоре к храпу Скуратова, заснувшего почти мгновенно, присоединилось посапывание и других. Стал задрёмывать и Алёшкин, но вскоре он очнулся. На противоположной стороне шалаша послышалась какая-то возня, шёпот, звук очень похожий на пощёчину, а затем кто-то быстро прополз к выходу и исчез в его чёрном провале. После этого опять всё затихло, и Борис крепко заснул. Проснулся он от того, что кто-то протискивался между ним и стенкой шалаша, стараясь его не разбудить. Однако, как ни осторожно проползал человек, Борис всё-таки почувствовал и спросонья, хотя и негромко, воскликнул:
— Кто это? Что такое?
Он тут же умолк, так как на его губы легла мягкая маленькая ладонь и прижала их, а к уху прикоснулись холодные губы, которые взволнованно, с всхлипыванием зашептали:
— Боря, пожалуйста, тише! Это я, Тая. Ты знаешь, — говорила она прерывающимся от всхлипывания шёпотом, — знаешь, этот Виктор Иванович оказался настоящей свиньёй. Не успели погасить свет и улечься, как он стал меня обнимать, тискать и целовать. Вначале я молча отбивалась, так как боялась потревожить лежавшую рядом Дору Игнатьевну, да и стыдно мне было. Ну а потом, когда он начал лезть руками уж совсем куда не положено, я треснула его по морде и выбралась из шалаша, хотела до утра просидеть на пеньке, да замёрзла, и страшно стало. Ну, наревелась, конечно, пришла около тебя лечь. Не прогонишь?
Борис, ничего не говоря, подсунул Тае под голову свой пиджак, а сам выдернул часть вещевого мешка Дуркова, который при этом сквозь сон что-то пробормотал. Укрыв женщину своим плащом, погладил её по голове, как маленького ребёнка, и дружелюбно сказал:
— Ну-ну, успокойся. Завтра я с этим нахалом поговорю, спи!
То ли от слов Алёшкина, то ли от его ласкового прикосновения, Тая расплакалась ещё больше. И Борис почему-то не нашёл никаких других способов утешения, как только поцеловать её в мокрые от слёз щёки и глаза. К его удивлению, она не только не возмутилась, но как будто даже обрадовалась этой нечаянной ласке. Затем он повернулся к Тае спиной, а она, как маленькая приласканная собачонка, свернулась, насколько это было возможно, калачиком и, уткнувшись в спину ему лицом, продолжала тихонько всхлипывать. Так, под это всхлипывание Борис заснул вновь.
Ему показалось, что спал он всего несколько минут, как его разбудил громкий крик дежурного старшины: «Подымайтесь!», который, хотя и был обязан будить только рядовой состав медсанбата, делал это очень старательно, и почему-то всегда около шалашей врачей и медсестёр. Услыхав его, все спавшие в шалаше Скуратова поднялись и стали выбираться наружу.
Было шесть часов утра. Строевые подразделения, поднятые раньше, уже занимались физзарядкой, на небольшой полянке строились немногочисленные рядовые и из медсанбата. Врачи, фельдшеры и медсёстры, одетые кто во что горазд, с заспанными лицами, подпрыгивая от утреннего холода, по указанию старшины Красавина, захватив полотенца и мыло, направились к опушке стоявшего в стороне леса, где находился колодец. Из него вёдрами доставали воду, затем кружками поливали её друг другу около канавы, спускавшей воду в небольшую болотистую лощину.
Недалеко, в густых кустах орешника были вырыты ровики — так называли места, отведённые под уборные. Они представляли собой канавы глубиной около метра и шириной сантиметров 35–40. Поперёк них были положены дощечки, которые и служили опорой для ног. До сих пор Борису не приходилось видеть таких примитивных уборных. Каждое подразделение имело свой ровик, а в медсанбате их было даже два — для мужчин и для женщин.
После умывания и выполнения прочих необходимых дел все собрались вновь около шалаша Скуратова. На большом пеньке стояла кастрюля с горячей, вкусно пахнувшей пшённой кашей и открытая банка рыбных консервов, на другом — несколько буханок хлеба, нарезанного ломтями, и эмалированный чайник, из носика которого вилась струйка пара.
Скуратов сидел в нескольких шагах в стороне и, выпячивая щёку, старательно брился опасной бритвой. Увидев подошедших врачей и медсестёр, он сказал:
— Садитесь завтракать, затем стройте себе такие же шалаши, как наши. Где нарубить жердей для основы и елового лапника для покрытий, покажет старшина Красавин. Стройте каждый шалаш на 2–3 человека: меньше — канительно, а больше — обвалиться может, жерди-то тонкие. После обеда представитесь начальству — начсандиву и командиру медсанбата, они будут решать вашу судьбу, кого куда назначить.
Услышав это, Тая, стоявшая рядом с Борисом, взяла его за руку, тихонько сжала её и прошептала: