Все вопросы застряли у меня в горле. Я застыла на пороге, впервые в жизни совершенно не представляя, что сказать.

— Привет, — первой отмерла Хемайон и, кажется, смутилась, будто только сейчас заметила, что сидит в грязном разорванном платье, кутаясь в мой плащ. — Уже утро?

Время, насколько я представляла, близилось к полудню, но я только кивнула и запоздало ответила:

— Привет.

Хемайон будто и не услышала — или уже просто не находила в себе силы на светскую беседу. Окончательно растерявшись, я шагнула к шкафу: вбитые в «Серебряном колокольчике» привычки твердили, что если ты не знаешь, о чем говорить, то нужно потрудиться хотя бы выглядеть пристойно — тогда, если помалкивать, можно сойти за приятного собеседника.

Мне уже не было никакой необходимости пускать пыль в глаза Хемайон, зато именно скрип дверцы шкафа заставил ее встрепенуться и неуверенно потянуть с плеч плащ.

— Прости, кажется, я его испортила, — расстроенно сказала Хемайон.

У меня вырвался дурацкий нервный смешок.

— Ты правда думаешь, что я буду переживать из-за какого-то плаща? — поинтересовалась я и, подчиняясь секундному порыву, вытащила из шкафа самое неудачное из своих платьев: закрытое и строгое, оно было пошито из слишком плотной ткани, из-за чего совершенно не соответствовало моде на лёгкие, струящиеся силуэты. Но сейчас мне ни капли не хотелось чувствовать себя воздушной феей, и если бы на одной из вешалок по необъяснимой случайности оказалась жандармская форма из темного мундирного сукна, я бы облачилась в нее без раздумий. — Не составишь компанию? Мне очень нужно в душ.

Хемайон рассеянно кивнула, кажется, не до конца осознав, о чем я вообще спрашивала. Но всё-таки встала с постели и пересекла комнату — по-прежнему босиком, даже не оглянувшись на туфельки — и осторожно тронула рукав моего платья.

— Можно будет примерить?

Я с готовностью кивнула. Если уж мне так хотелось спрятаться под плотным сукном, то каково было Хемайон?..

— Биант во всем признался, — вдруг невпопад сказала она отсутствующим тоном, не выпуская из пальцев рукав. — В жандармерии опасались, что Георгиадису удастся вменить в вину только попытку изнасиловать меня, и тогда через несколько лет он вышел бы на свободу и получил шанс отомстить всем, кто выступал против него.

— Но не выйдет? — спросила я и сама неприятно удивилась тому, какая злая надежда прозвучала в моем голосе.

Хемайон дернула уголком губ, словно сил на настоящую улыбку у нее не было, и покачала головой.

— Не выйдет. Биант сказал, что похищал для него девушек, на которых Георгиадис указывал, и доставлял в заброшенные дома. А потом забирал оттуда… — она запнулась, не иначе, вспомнив тот кошмарный подвал, где держали ее саму. Нервно сглотнула и убрала руку от платья, но всё-таки закончила: — Забирал оттуда тела, чтобы уничтожить в университетских печах.

— Но зачем это ему? — забывшись, выпалила я.

Но Хемайон и так слишком хотелось выговориться, и бестактный вопрос пришелся кстати.

— Ты знала, что он был помолвлен? — спросила подруга, но ответа дожидаться не стала. — Биант питал особую слабость к рецине[2] из винодельни Левентиса. Однажды профессор засиделся допоздна, изрядно перестарался с выпивкой… сам он утверждает, что ничего такого за собой не помнит, но Левентис обвинил его в посягательстве на честь своей дочери и потребовал жениться на ней, угрожая скандалом. Поскольку для профессора репутация значит немногим меньше, чем для честных дочерей, — Хемайон скривила губы, но быстро опомнилась, — да и вдобавок Биант задолжал винодельне приличную сумму, он испугался и согласился. Но…

— Ианта Патрину, — поняла я. — Это все-таки не просто слухи, да? Он был влюблен?