До 1689 г. братья Перроне на разных началах, коллективном и индивидуальном, приобрели еще не менее 9 джорнат, которыми управлял Антонио, либо поставляя фермам дополнительную рабочую силу, либо принимая избыточные рабочие руки из семей братьев-арендаторов. Однако в 1688 г. в возрасте сорока пяти лет умирает Бернардино; и на сей раз, как только истек срок контрактов, происходит обмен фермами, с методичностью, подчеркивающей структурность сложной стратегии Перроне. В 1690 г., когда составлялись списки по налогам на соль, у Джоаккино в «Бролье» было 11 взрослых ртов и 2 пары волов (он платил за них целых 48,10 лиры в год); Секондо с 8 взрослыми ртами и 3 волами в «Виньяссо» выплачивал 30,10 лиры. Антонио платил всего за 3 рта, и у него не было скотины[40].

Итак, мы добрались до 1690‐х гг. Это ключевое время для истории Джован Баттисты Кьезы, период тяжелого кризиса: война, неурожаи, непогода шесть лет подряд обрушиваются на деревню. Семья Перроне рискует распасться: в 1693 г. умирает Джоаннино, в 1694 г., не достигнув сорока, при родах гибнет жена Антонио, в 1696 г. скончался Секондо. Антонио, последний представитель старшего поколения, становится главой семьи и должен прокормить много ртов, за исключением Джован Баттисты, старшего племянника, сына Джован Доменико, который становится издольщиком на ферме «Пессионе» генерального инспектора финансов Гараньо. Прежние издольные контракты семьи оказались утрачены, возможно, потому, что распад демографической структуры вышел за рамки, допустимые при избранной стратегии. Всем сыновьям и племянникам с трудом удается обрабатывать принадлежащие семье земли, унаследованные или приобретенные, и тем самым выживать, но свою роль с этой точки зрения мужчины выполняют хорошо: Антонио заявляет о наличии 10 взрослых ртов[41]. Между 1689 и 1698 гг. приобретений не зафиксировано, напротив, за 250 лир было продано полторы джорнаты земли, и только в 1700 г. снова куплена одна джорната за 220 лир.

Когда в 1701 г. умирает Антонио, у него остается шесть взрослых племянников; трое его малолетних сыновей поступают под опеку нового главы семьи Джован Баттисты, старшего из племянников, который к этому времени снова стал издольщиком. Семья встречает новый век, еще раз укрепляя нерушимые связи между собственностью на землю и издольщиной и готовясь на новом витке возобновить ту стратегию, которая позволила ей выжить в течение тяжелого предшествующего десятилетия.

Таков хронологический порядок событий. Восстановление истории семьи с помощью не слишком красноречивых документов вроде завещаний и договоров купли-продажи столь же увлекательно, как и разгадывание головоломки: постепенно вскрывающиеся совпадения и связи вызывают чувство удовлетворения — возможно, для читателя неочевидное. Как бы то ни было, благодаря повседневным подробностям семейной жизни можно осветить существенные черты логики социальных действий при Старом режиме.

Трудность типологического обобщения описанных способов поведения вытекает ровно из того факта, что используемые конкретные формы организации не разрабатываются заранее вне общей схемы мышления, обуславливающей цели и ожидания. Это относительно гибкие формы, которые приспосабливаются к ситуациям, возникающим в ходе развития жизненных циклов, в результате действия внешних политических и экономических событий, самых неожиданных происшествий. Описываемое общество, как и любое другое, состоит из индивидов, сознающих долю непредсказуемости при планировании любого типа поведения. Неуверенность вытекает не только из сложности предвидения будущего, но и из неизменного понимания ограниченности информации о силах, действующих в данной социальной среде. Нельзя сказать, однако, что перед нами общество, парализованное нерешительностью, чуждающееся всякого риска, пассивное, замкнувшееся в незыблемых ценностях самозащиты. Совершенствование прогнозов ради повышения безопасности является мощным стимулом технического, психологического, социального обновления, а выбор стратегии, примеры которого предоставляет семья Перроне, входит в арсенал приемов, призванных управлять средой[42].

Индивид, принимающий решения с определенным расчетом полезности, делающий выбор в рамках некоего набора альтернатив, обладающий устойчивым представлением о распределении вероятностей по каждой совокупности будущих событий и максимизирующий ожидаемое значение, — это в большой степени теоретическая фикция даже для современного общества. Однако именно этот образ человека совершенно рационального, психологически единообразного, готового прилагать максимум усилий, всегда не равнодушного к экономическим стимулам, во всеоружии данных, которые служат ему для действий, лишенного социальных связей и памяти породил противоположный этноцентрический образ крестьянина Старого режима, подвластного стихиям, традиции, нестабильности, неспособного на активные и продуманные поступки. Середины между понятой таким образом рациональностью и полной пассивностью животного не существует. Жесткое ограничение истории семьи ее внутренней историей также является производным от этого образа человека Старого режима, особенно крестьянина, — всецело подчиняющегося велениям природы и общественных институтов: «Приход, — говорил Тюрго, — представляет собой скопление хижин и не более деятельных, чем эти хижины, жителей»[43].

Ментальный мир, внутри которого развернулась проповедь Кьезы, был миром общества в поисках безопасности: экономическое благополучие служило целью, подчиненной расширению и укреплению социальных связей, на которых основывались те же возможности выживания. Именно в этом контексте приобретают значение формы объединения семей как стратегический элемент достижения безопасности. Очевидно, что эти отношения строятся прежде всего на кровном родстве и альянсах, но эта сфера предпочтений может быть расширена или сокращена, в ней существуют варианты выбора и иерархические структуры. Хотя именно неопределенность порождает нормы, позволяющие всем прогнозировать поведение каждого человека, сама сложность прогнозирования придает этим нормам гибкость, неоднозначность, необходимость непрерывного приспособления.

С этой точки зрения можно еще раз рассмотреть некоторые важные характеристики деятельности братьев Перроне. Прежде всего, это строгая эндогамия, в рамках которой альянсы заключались или поддерживались преимущественно с другими семьями издольщиков данной зоны, в частности Лиза и Моссо. Объяснения рискуют оказаться слишком шаблонными: проживание в арендуемых хозяйствах, в стороне от деревень, где часто селились мелкие собственники, создавало условия для групповой солидарности между фермами, где нередко обитало по нескольку семей издольщиков с общим двором. Однако соперничество при заключении контрактов, сложные комбинации с сохранением семейной собственности и получением аренды противоречат такому простому прочтению, не говоря уже об общественном престиже, который заставлял рассматривать вступление в родство с мелкими собственниками, балансировавшими между потреблением и наемным трудом, между выживанием и голодом, как утрату положения по социальной шкале и понижение статуса, если не удавалось или не было намерения взять хозяйство в аренду, дабы дифференцировать виды своей деятельности. Большое сходство между издольщиками не подлежит сомнению в силу общих условий существования, культуры, принадлежности к одним и тем же религиозным ассоциациям, из‐за постоянной зависимости от знатных семейств и их агентов, но и клиентских отношений с ними, по причине частых посещений города ради доставки господской части продуктов; из‐за самой аграрной технологии, различавшейся в зависимости от размеров обрабатываемого участка, от качества смешанной разбивки участков и от наличия более или менее пригодных орудий и скота. В целом эта группа характеризовалась больше договорами на аренду, чем собственностью — и, таким образом, большей открытостью для социально экзогамных браков.

Отлучение женщин от наследования вполне определенно: они не только не получают земли по завещанию или в приданое, но и вообще передаваемые и выплачиваемые в этой группе приданые, по всей видимости, никак не связаны с уровнем богатства: они колеблются между 100 и 200 лир.

Это обстоятельство не противоречит относительно значимой роли женщин в семье, поскольку они гарантируют преемственность во внутреннем ядре ветви. Вдова главы семьи пожизненно пользуется наследством мужа наряду с сыновьями, по завещанию ей обеспечивается щедрое пропитание. Кроме того, она участвует — что случается редко в семьях мелких собственников, где, как правило, единственным патроном является мужчина, — в опеке над младшими детьми вместе с зятем, новым главой семейства.

Престиж издольщиков в обществе довольно велик: хотя все Перроне неграмотны, в касающихся их официальных актах перед их именами ставится титул мессере (крестьяне им не обладают, если не владеют относительно большим имуществом). И еще: в то время как прибавка к приданому, которую муж дарит жене при составлении брачного договора, составляла по правилам, существовавшим в округе Кьери, четверть от его суммы и не менее того, как часто практиковалось и среди крестьян, подарки на свадьбу были весьма существенными. В этом регионе подарки, benisaglie, делаются в денежной форме, они являются частью приданого невесты и в некотором смысле указывают на значимость и весомость отношений родства, дружбы и клиентелы, которыми располагает семья. Для женщин из семейства Перроне они почти всегда превышают 50 лир. Выше было сказано о принадлежности Перроне к корпорации Тела Господня: два старших брата неоднократно занимали должность распорядителя имуществом братства как раз тогда, когда были главами семьи; их похоронили в гробнице, предназначенной для посмертного упокоения членов ассоциации.

Следует высказать еще два общих соображения. Прежде всего, хотя у нас нет данных о точных размерах всех арендаторских хозяйств, в целом по всей совокупности известных нам случаев их величина намного превосходит размеры собственности каждой отдельной крестьянской семьи в общине. И эта величина довольно устойчивая, поскольку сама система издольщины должна обеспечивать равновесие между отдельными культурами (пахота, виноград, луг, лес и огород), которое трудно нарушать на коротком отрезке времени, — оно, с точки зрения собственника, предназначено для того, чтобы рабочая сила использовалась наилучшим образом, причем арендаторы не страдали бы от избытка ртов для прокорма, а господская доля была предельно большой. В отличие от других ситуаций, здесь пребывание семьи на одном и том же участке выглядит довольно длительным — в случае с ее основателем Перроне и его сыном Джован Доменико более тридцати лет. Впрочем, эти данные подтверждаются для других семей издольщиков Сантены, но не являются общим правилом: иногда происходят перемещения семей и, вероятно, отдельных лиц между фермами, в том числе и разных собственников в связи с потребностями в рабочей силе и в зависимости от размеров хозяйства, которые отличаются большой устойчивостью. Во всяком случае, крестьяне обладают, по всей видимости, значимыми контрактными полномочиями, основанными на связях и профессиональной квалификации, которые трудно представить в виде количественной модели. Впрочем, за всем этим можно разглядеть высокую степень внутренней кооперации между раздельно проживающими группами, жестко управляемыми главами семей. Последние распоряжаются коллективами до 20–30 и более взрослых, перемещая их от хозяйства к хозяйству, от одной совместно проживающей семьи к другой, некоторым образом гарантируя и для собственника постоянно возобновляемый источник рабочей силы и орудий труда, технических навыков и политической преданности, дисциплины и стабильности. Что об этом думали сами собственники и их агенты, нам не дано узнать, но мы можем предположить наличие устойчивого взаимного интереса в использовании столь гибкого и действенного механизма.

В случае с Перроне владение землей играло основополагающую роль, и не только во время кризиса 1690‐х гг., но и вообще в течение всего непростого жизненного цикла братьев: оно выручало в период преследований со стороны правосудия, как было с Антонио, в моменты ранних смертей взрослых мужчин, при избытке сыновей и племянников, которых требовалось содержать на трудных этапах обычного демографического процесса или при возникновении сложностей с возобновлением договора на аренду. Собственная земля служила прибежищем, делавшим возможной и одновременно необходимой кооперацию между семейными группами братьев. Гибкость, придаваемая таким способом данному типу экономической организации, гарантирует одновременно относительно стабильный доход и прочное положение, на которых строится выживание всего коллектива.

Во всяком случае, такая модель, как мы увидим, получила распространение среди всех семей издольщиков в этом регионе, хотя на примере семейства Перроне она достигла в известном смысле образцовой завершенности.

Здесь наличие крупных собственников не мешало издольщикам присутствовать на земельном рынке, хотя и поделенном на мелкие участки. Расторжение арендного договора не было здесь так жестко регламентировано, как на других территориях, где практиковалась издольщина; это же относится и к перемещению семей. Существовали и другие элементы, увеличивавшие контрактные преимущества издольщиков, более широкие, чем в зонах, где единственным слабым инструментом в руках крестьян при заключении договоров служила конкуренция между собственниками с целью получить наиболее подготовленного арендатора[44].

Иная судьба долевой аренды в Пьемонте и других областях Северо-Западной Италии, с конца XVIII в. часто сменявшейся различными формами с использованием наемного труда, явилась, вероятно, важным следствием различия в соотношении сил: именно гибкость, присущая системе с точки зрения крестьян, мешала собственникам найти экономически более выгодное решение в рамках юридических обязательств и устоявшихся обычаев клиентских взаимоотношений. За весьма схожими формами договорных статей в контрактах половничества кроется разный контекст, позволяющий, как мне кажется, объяснить ту относительную легкость, с которой издольщина исчезает в этом регионе и, возможно, в Северной Италии в целом, по сравнению с центральными областями полуострова, где она надолго сохранилась. Однако именно сила, а не слабость позиции крестьян способствовала ее вытеснению и склоняла к решениям капиталистического типа[45].

Итак, вернемся к исходному пункту: продолжительная дискуссия по поводу семьи как единицы проживания никак не затронула обширное исследовательское поле, чрезвычайно важное в социологическом смысле, а именно область стратегий сотрудничества между несколькими группами, которые в описаниях отдельных «раздач» выглядят изолированными. На мой взгляд, пора уже двинуться в этом направлении при исследовании эволюции семьи в Новое время: по-видимому, изоляция семьи с совместным проживанием является тенденцией, нарастающей за долгий период, хотя внешне доминирующая форма семьи не меняется. Иной способ производства и общественная организация социальной помощи лицам, исключенным из хозяйственной деятельности, не столько изменили структуру семейных групп, сколько сузили значение сложных стратегий сотрудничества и поддержки. Иерархизация структур и подчинение решений групповой политике постепенно теряют свою важность: с точки зрения индивида, им становится трудно следовать, они уже мало приемлемы морально и психологически.