110
См.:
111
112
Там же. С. 185.
113
114
Там же. С. 34.
115
«Мечты и звуки» вышли в свет 14 февраля, а 20 февраля прошел цензуру № 2 «Пантеона» с первой частью «Провинциального подьячего в Петербурге» (Летопись I: 58). Еще в сентябре или начале октября 1839 г. Некрасов, расставшись с Д. И. Успенским, «задумал стишонки забавные писать. Напечатал их на листочках и стал гостинодворским молодцам продавать. Разошлись»
116
«Отказ Некрасова в начале 1840-х годов от высокой романтической поэзии и переход к пародийной, фельетонной <…> послужили для Ю. Н. Тынянова и Б. М. Эйхенбаума прекрасной иллюстрацией и подтверждением развивавшейся русскими формалистами инновационно-ориентированной концепции истории поэзии. Некрасов предстает в их работах как поэт, остро почувствовавший рутинизацию определенных приемов и быстро отреагировавший на нее отказом от устаревших поэтических форм и их пародированием»
117
«Описывать процесс, который происходит с Некрасовым после выхода сборника “Мечты и звуки”, нужно не в терминах мифического “быстрого исчерпывания этого рода поэзии”…» (Там же. С. 50).
118
«Разумеется, на путь стихотворной юмористики Некрасов вступил “из хлеба”, без всякой мысли о серьезных социально-сатирических задачах; но когда, через несколько лет, под сильным влиянием Белинского, у Некрасова возникло стремление выразить в своей поэзии демократические и социалистические идеи, это стремление естественно воплотилось сперва в тех формах, какие были разработаны в поэзии Некрасова к тому времени»
119
Говоря о разграничении Некрасовым публикаций под псевдонимами и под своим именем, Ю. М. Прозоров рассматривает его как «его желание видеть в своем творчестве два изолированных раздела, к одному из которых отошли бы произведения “заказные”, написанные для заработка, однодневные, к другому же – “серьезная поэзия”. “Я перестал писать серьезные стихи и стал писать эгоистические” (XIII-2: 58), – вспоминал позднее Некрасов о своей юношеской литературной работе, подчеркивая ее дифференцированность. Историко-литературная ситуация, однако, сложилась вскоре таким образом, что мнимо серьезная романтика обнаружила свою художественную несостоятельность, а произведения, писавшиеся с “эгоистической” целью, оказались подлинно серьезным шагом к созданию новой литературы»