Повисла тяжелая, неловкая тишина. Она усугублялась тем, что ни он, ни она не двинулись с места. Родика стояла опустив голову, рассматривая свои белые босоножки.

— Ты давно здесь? — наконец пробормотала она, по-прежнему на него не глядя.

— С половины седьмого, — коротко бросил он, и снова у него возникло ощущение, что говорит кто-то другой, более волевой и злой, взявший на себя труд выразить его мысли и чувства.

— О боже! — воскликнула она в ужасе.

— Где ты была до сих пор? — подал голос тот, другой.

— О боже!

— Оставь бога в покое!

Родика подняла голову, тряхнула волосами и с упреком, прозвучавшим далеко не убедительно, произнесла:

— Ты же говорил со мной по телефону… Почему не предупредил, что придешь домой?

— Посмотри мне в глаза! — приказал он.

Родика подчинилась. Ее белые, красивого рисунка руки мягко лежали вдоль стройного тела. Сумочка едва удерживалась на плече. Та обреченность, которую Андроник отчетливо различал на ее побледневшем в этот момент лице, делала ее необыкновенно красивой. Если бы это было возможно, он бы ее непременно сфотографировал сейчас.

— Господи, что ты наделал! — в отчаянии простонала Родика.

Удивленный, но и возмущенный ее словами Андроник взорвался:

— Что ты сказала? Что я наделал? И тебе не стыдно?

Оставаясь возле двери, она вскинула руку, в которой держала сумочку, будто пытаясь его остановить, и шепотом, сохраняя самообладание, проговорила:

— Прошу тебя, Андро, поступай, как считаешь нужным. Если хочешь, побей меня, выгони из дому, но только не кричи. Это наше личное дело, и я не хочу, чтобы слышали соседи.

— Наше личное дело? Чтобы не слышали соседи?!

Слова кипели у него в горле. Интуитивно он почувствовал, что становится смешон, и, не говоря ни слова, направился к двери. Не успел он открыть ее, как услышал прерывающийся от страха и унижения голос Родики:

— Куда ты уходишь? Постой же! Выслушай меня! Ты должен…

Он хлопнул дверью, выразив таким образом свое презрение к ней.