Deja vu. Открыв глаза, я первым делом увидел над собой своды шалаша, крытого еловым лапником. Нет, не так. Вначале была зелёная пелена и резь в глазах, как будто их основательно запорошило пылью. Не меньше минуты потребовалось, чтобы проморгаться. Только потом проявился шалаш. Это что – я опять у шайки Юраса, в Мишкином шалаше? Или не опять, а ещё? А как же Калуга, Щербачёв, и всё остальное вплоть до отъезда в Москву? Я попытался подняться, но не тут-то было. Страшенная слабость приковала меня к колючей подстилке. Правда, больше неприятных ощущений не было. Если не считать зуда в правой ладони. С неимоверным трудом подняв руку к глазам, я увидел багровую, даже гноящуюся рану. Как будто пару дней назад схватился за раскалённый предмет, отчего и получил такой подарок в виде ожога. Нет… ожог бы болел, а это только чешется. Да и не помню я такого. Хотя… непонятно вообще – что я помню. Вернее, что именно я помню, а что является плодом воображения: шалаш-то, вот он. Или это другой шалаш? Всё, сдаюсь!

– Мишка! – позвал я, казалось, изо всех сил, но из горла выдавился еле слышный хрип. – Мишка! – ещё раз, уже чуть громче. Но это предел. Силы кончились. И ни ответа, ни привета. Да что же это такое?

Он что, бросил меня и смылся? А мне что теперь делать? И вообще – почему я здесь, и где это "здесь"? Моя ослабленная тушка требовала немедленно закрыть глаза и проспать часов стопятьсот, но сдаваться слабости было очень страшно. Этак в следующий раз можно и не проснуться. Что же, в конце концов, со мной случилось?

С помощью неимоверных усилий, мне удалось перевернуться на живот. Дальше пошло проще. Слабость почему-то не усилилась, а наоборот, начала потихоньку отступать. Как будто я пролежал без движения неделю, а сейчас мышцы вспомнили, что не просто так к костям приделаны, и начали потихоньку заниматься своим делом. Мне удалось наполовину выползти из укрытия. Дальше потребовался отдых. Оглядевшись вокруг, я вздохнул с облегчением: это не разбойничий хутор Юраса. Редкий березняк с одиночными молодыми ёлками-подростками. Всё же Калуга и последующий отъезд не привиделись мне в кошмарном бреду. Вот только, что было дальше, и где я сейчас? Убей, не помню!

Так… сейчас примерно полдень. И что это мне даёт? А ничего. Может несколько часов прошло, а может, и несколько дней. Чуть в стороне от шалаша довольно свежее кострище. Вряд ли кто-то, кроме Мишки стал жечь костёр. Да и шалаш не сам построился. Значит, можно вздохнуть с облегчением, никто меня не бросал. Просто пацан куда-то отлучился. Всё, самое главное выяснил, остальное потом. Я закрыл глаза, даже без мысли заползти обратно. Спать!

– И куда же ты собрался, на ночь глядя? – Мишкин голос выудил моё сознание из водоворота коротких, беспорядочно чередующихся кошмаров. Осторожное прикосновение к предплечью окончательно провело грань между сном и явью. – И на минуту оставить нельзя.

– Ничего себе минута! – я оценил обстановку. Яркость полдня сменили затяжные летние сумерки. – Тебя как минимум пол дня не было.

– Ну-так! Жрать же надо что-то? Вот я и ходил за запасом в деревню. Смотри, – малец продемонстрировал мне узелок, от которого аппетитно дохнуло горячей краюхой.

Ух, ты! А жрать действительно хочется. Причём, не есть, а именно жрать, как выразился Мишка. Заметив мой голодный взгляд, мальчишка поспешно развязал узел, и, покопавшись в содержимом, протянул мне маленький кусочек хлеба.

– Чего так мало? – обиженно прочавкал я, целиком запихнув в голодную пасть божественное угощение.

– Хватит пока, – отрезал пацан, протягивая мне флягу. – Ещё кишки заболят. Ты же три дня ничего не ел.

– Сколько?! Три дня? – его слова поразили настолько, что я даже перестал жевать.

– Ага. Ты что – вообще ничего не помнишь?

– Не-а. Рассказывай, давай. – потребовал я, косясь голодным взглядом на торбу. Мишка сжалился, и выделил ещё кусочек.

– Эк тебя прихватило, – покачал он головой. – Даже не помнишь ничего. Я и сам поначалу испугался. Думал – всё, конец Стёпке! Оспа, она дело такое.

– Оспа? – я завис. Почему-то это заболевание я представлял себе совсем не так. Либо ветрянка, но она не должна была дать такой эффект. Либо – натуральная оспа. Но тогда вообще не очень понятно, почему я ещё жив. Мишка не совсем верно оценил моё пораженное молчание:

– Не боись. Это не чёрная язва. Коровья. Я точно знаю. У самого такая была. Правда, поблевать пришлось изрядно. Но так, чтоб без памяти валяться… да сам глянь. На руке-то нарыв какой. Не чеши, только хуже будет! – тут же одёрнул меня он, когда я потянулся здоровой пятернёй к больной ладони. – Я так думаю, что это из-за того, что ты башкой стукнулся. Вот и наложилось. Ты это… прости меня, что я тебя от воеводы сдёрнул. Может и обошлось бы.

Я отметил, что вечная шкодливинка, неизменно присутствующая в Мишкиных взгляде и голосе, куда-то исчезла. Пацан действительно раскаивался.

– Ладно, тебе-то откуда было знать, что так выйдет. Ты ж не врач.

– Не врач, – согласился малец. – Да и не прельщает меня медикусом быть.