— Равны? — прошамкало оно. — В многосисесьном советском коллективе?! — продолжало оно изумляться. — Могу даже всех здесь заверить с сюством глубокого удовлетворения в следующем. Разве мог у нас беспартийный — занять, скажем, пост директора завода или какого-либо института? Да будь он хоть 7 пядей во лбу, мы — всё равно выдвигали туда своих! С 7-пудовой партийной задницей. Или — с лижущим языком. Меня душит смех, как говорил артист Райкин, когда я — обоссался в Белоруссии вот на такой же трибуне.

В море захохотал весь голый советский народ. Брежнев удивлённо посмотрел и обиженно зачастил:

— При чём тут — ваш смех?.. В старости от длинных речей — можно и обделаться. Забыть человеческую речь, потерять ориентацию. Но — ради престижа партии, её авторитета важно было стоять на ногах. Она — сама хотела видеть в руководстве именно меня. Достойнее — у неё никого уже не было. И я — оправдал возложенное на меня доверие этого передового отряда. Только в его рядах могли вырасти такие верные его сыны, способные руководить и на местах, и в центре.

Простите, господин Кеннеди: о чём я это… собирался вам сказать? Напомните ваш вопрос… Благодарю. Благодарю за внимание… Отвечаю дальше на ваш вопрос о равенстве перед законом в нашем обществе. Возьмём такой пример. Какое могло быть равенство, скажем, в ответственности за совершённые преступления? У нас в этом деле — заведено было так. Если делал с людьми, шо хотел, скажем, Сталин, Хрущёв или кто другой из Кремля — это квалифицировалось как "ошибки". Если же кто-нибудь из рядовых граждан убил бы, скажем, Берию или Сталина, он — был бы уничтожен как преступник, совершивший тягчайшее преступление. Это не в ваших Штатах, где можно было досрочно снять с поста и самого президента страны! Господин Никсон пострадал у вас — из-за какой-то ерунды. Его чиновники — подслушивали там кого-то по телефону. Мы за такую информацию — награждали!

А как издевались у нас в тюрьмах над политическими заключёнными! Например, над Анатолием Марченко. Или, чтобы не быть голословными, над писателем Владимиром Буковским, сидевшим при мне. Марченко — потом совсем уморили, как доложили мне теперь. А Буковского — держали тогда в тёмной одиночке больше года. Морили голодом. У него образовалась язва желудка от такой жизни. Отказывало сердце, почки. Я сам — писатель. Сердечник на почве "Коммунистического". Почечник — на почве недержания мочи. Я знаю, шо такое для больного человека — хорошие лекарства и врачи. А ему — не давали никаких лекарств! И вот обо всём этом — узнала его мать. Написала мне лично. Письмо, в котором просила меня, чтобы я разрешил ей отсидеть в камере вместо её сына. Если, мол, уж так необходимо мучить наказанного человека. А сына, мол, положите в больницу. Видно, эта женщина насмотрелась по телевизору на мою чувствительность при встречах с ветеранами. Я там не сдерживался, иногда и у меня катились слёзы. Но она ж не знала, шо такое случалось со мною только после крепкой выпивки. А так — я твёрдый был: и как большевик, и как государственный деятель. Потому на её письмо — даже не ответил. Да и не потому, собственно, шо твёрдый. А потому — шо нельзя ей было отвечать. Мне, государственному деятелю. Мы ж не дураки — признаваться перед всем миром. В том, шо я получил её письмо, шо знаю о всех зверствах наших тюремщиков-коммунистов и — ничего не предпринимаю. Это ж значило бы признать, шо и сам я — зверь, а не человек. Стало быть, совершаю преступление против человечества и человечности. И мы все — я имею в виду членов Политбюро — продолжали делать вид, шо ничего не знаем. Надо ж было держать маску. То есть, марку. Гуманистов и коммунистов. Мы ж — первыми начинали орать на весь мир, когда за рубежом сажали в тюрьму какого-нибудь коммуниста, да ещё издевались там над ним. Помню, устраивали целые кампании в печати. Против жестокости капиталистов к своим инакомыслящим. К греку Глезосу, например. Или — к Корвалану в Чили.

В разных точках моря раздались аплодисменты, перешедшие в шум прибоя, и Бог на облаке велел одному из апостолов поставить тяжёлую гирю на советские весы. Увидев это, Брежнев продолжил своё выступление повеселевшим голосом:

— А разве правосудие — было вообще когда-либо в СССР? Товарищ Сталин тут уже рассказывал, как он его осуществлял. А господин Солженицын, которого выдворили из Советского Союза по моему личному указанию, издал об этом целую книгу под названием "Малая земля". Простите, оговорился. "Малую землю" — это я сам написал. А у него — "Архипелаг ГУЛАГ" называлась книжонка. Так шо не буду отнимать вашего времени и повторяться. Добавлю только коротко. При наших тюрьмах мы завели — психиатрические клиники-душегубки. Мы помещали туда под видом сумасшедших — самых умных и опасных для нас людей. Зачем? А шоб за границей не считали, что у нас — есть политические заключённые. Проверяйте, господа: нету! А в частушках — простите, снова оговорился. В психушках — у нас находился, помню, генерал Григоренко, бывший преподаватель академии. Учёный математик Плющ. Другие товарищи, которых мы там "лечили" наркотиками. Много было. Всех я не помню теперь. Из-за склероза. Делалось это для того, шобы они не оказывали своего дурного влияния — на то ж и дурдом! — на народ. Вот и подумайте теперь, уважаемые судьи. Где ещё, и в какую эпоху вандализма, могло такое быть? Даже испанские инквизиторы и гитлеровцы — не доходили до наших фокусов с паранойей. А их же — до сих пор разыскивают по всему миру. Как опасных преступников! И сажают в тюрму. А мы — так называемые "коммунисты", идееносцы нравственности и гуманизма — заставляли врачей плевать на свою клятву. Какому-то Красу или Покрассу. Нет, это был, кажется, композитор: "Мы красная кавалерия, и о нас…" — бодро пропел разошедшийся вождь былой нравственности. Но опомнился, подсосал челюсть на место и, как ни в чём не бывало, понёсся дальше: — Так вот. Мы заставляли этих гиппократов делать то, шо нам было нужно. И никого из них — до сих пор — нихто не разыскует. Понятно? Все наши следователи, которые вытягивали из людей жилы, врачи, которые высасывали из человека мозги — живут вот тут, возле нас. В Сочи. Сидят на своих геморроях и персональных пенсиях. Зато старые колхозники — никому не нужны. Их — тоже нихто не разыскует. Шоб лечить или дать им путёвку на грязь. А вот настоящую грязь — мы приглашаем в нашу "кремлёвку". Она там — своя, родная. Как, например, шоб не быть голословным, Лазарь Моисеевич Каганович. Или его прихлебатели.

Шо? Длинно выступаю? Привычка. Говорю это — в порядке самокритики. Партийная привычка. Говорили — много, а делали — мало, шо верно, то верно. Но — ладно. Возьмём тогда другой аспект. Какой рядовой инженер или гражданин решился бы вложить свои сбережения в швейцарский банк? Отвечаю тем, кто не знает — зарубежным господам — никакой! Это для гражданина СССР — тягчайшее преступление, которое квалифицируется, как подрыв отечественной экономики. Однако члены Политбюро — чихали при мне на такой закон. Ездили за золото на иностранные курорты лечить свой склероз, а там — чихали. Таможенного досмотра — для них не существовало. Думаю, шо и после меня нихто не лазил к члену Политбюро в его подштанники. Господин Кеннеди, устраивает вас такое равенство перед законом?

На облаке раздался тяжкий вздох и щелчок отбрасывемой на счётах косточки:

— Ох, суета сует и кругом всё суета!

"Лучше бы, той, электронику себе для подсчёта завёл! — подумал Хозяин о православном Всевышнем. — Эх, видно, и там отсталость во всём".

А Брежнев на трибуне возликовал:

— Да, Господи, воистину так! Все наши адыловы, рашидовы, кунаевы, алиевы, щёлоковы — были в нашем обществе самыми уважаемыми людьми. Адылов, говорят, держал даже собственную тюрьму. Как восточный хан. А вот такие люди, как академик Сахаров, писатель Солженицын, интеллигенция, живущая на 100 рублей в месяц и обслуживающая музеи, библиотеки, театры — нами презирались. Какая за ними сила? Никакой.

У нас же всё было основано и строилось — на силе. А точнее — на насилии. Мы — даже в театры заставляли ходить людей насильно. В виде партийных поручений. Когда шли плохие пьесы, сочинённые по заданиям партии. Мы — вынуждены были давить и на народ. Шоб люди подписывались на наши, не интересующие их, газеты. Таких одинаковых и плохих газет — не было больше нигде в мире!

И всё у нас было везде — имени Ленина. Хотя мы давно уже — ничего не делали по-ленински. Шо? Есть сведения, шо заблуждался и сам Ленин? Хто это говорит?..

— Ну, я говорю. — Из передних рядов в воде выдвинулся Солженицын. — Я и раньше это говорил. Наделали себе икон!..

— На вас, господин Солженицын — нихто ещё не угодил. Ни у нас, ни в Америке. У вас — все плохие! Впрочем, это — и не удивительно: вы — любите только себя. Ленин ему уже не годится!..

— Он — тоже был, как все. Человеком, и совершал ошибки. А так как он был человеком большого ума и большой самоуверенности, то и ошибки его обходились нам по большому счёту. Впрочем, доказывать что-то — именно вам, у меня нет желания. Но, если уж вы заговорили о Ленине как о своём эталоне, то хотя бы сами-то брали с него пример! Он — даже лишних брюк себе не нажил!

— Критику принимаю, — отреагировал бывший вождь, как принято в партии: стыда не было уже давно. — Многие из наших товарищей, верно: заботились только о личном. Ещё — о ненужных народу социалистических режимах за рубежом. Мы — много лет тратили деньги на помощь диктаторскому режиму Фиделя Кастро. На войну во Вьетнаме. Потом — стали тратить по 3 миллиона в день на войну в Афганистане. Содержали на шее народа все центральные комитеты компартий в капиталистических странах. Всё это — обходилось нам по 30 миллиардов рублей в год. Да столько же — пропивали и брали на личные нужды мы сами. Строили дурацкий БАМ. А вот на то, шобы поднять сельское хозяйство, увеличить колхозникам жалованье и пенсии — денег у нас всегда не хватало. Вместо оросительных каналов — мы строили заводы для изготовления химической водки. А вместо укрепления деревень — создавали новые и новые танки, да пугали народ войной, которую будто бы замышляла Америка против нас. Вот такая была линия. Покорность в народе — мы довели до уровня анехдота. В котором Хрущёв будто бы говорит москвичам: "Шоб завтра явились все на Красную площадь! Будем вас вешать". А старые коммунисты ему на это — вопрос: "А верёвки свои брать или партком выдаст?" Горький, Господи, это анехдот. Потому, шо человек в СССР — это звучит горько, как сказал один писатель, сбежавший от нас на Запад. Вот и подумай, Господи, ещё раз. Шо у нас за жизнь была? У нас — никогда не было такого вождя и такого правительства, которые считались бы с мнением народа.

И опять на весы советского народа упала тяжёлая гирька и стала перетягивать чашу страданий и горя вниз, а людей приподняла из моря уже выше пупков, в то время как у китайцев вода доходила ещё до груди, а капиталистам по горло. Все народы повернули головы в сторону российских народов. Ещё немного, и коммунисты первыми побегут занимать райские кущи.