– Вот! Кефалония и правда была в 2005-м. К старости мы становимся забывчивыми. – Ловиса плюхнулась на диван рядом со мной с фотоальбомом. Настоящие фотографии, наклеенные на прозрачную пленку, каждая подписана аккуратным почерком Ловисы. Эта женщина была анахронизмом, и я любила ее за это.

Мы прижались друг к другу и рассматривали фотографии, вспоминая и напоминая друг другу забытые детали. Там была Симона, стоящая на пляже в Старой Скáле, прикрыв глаза рукой и закрывая лицо от солнца. Мы сравнили снимок с фотографией, которую получили только что. Ловиса была права: Симона почти не изменилась.

Наверное, виноваты были вино, тепло и усталость, но на многих групповых фотографиях я видела пятерых друзей и одну тень. Место, где должен быть человек. Были и кадры последнего вечера. На большинстве я отсутствовала, потому что фотографировала. На одном групповом снимке с автоматическим спуском мы вшестером сидели за обеденным столом в той маленькой комнате. Я почти чувствовала вкус подгоревшего супа, запах пивного сыра, тепло огня, дружбу и чертовски неудобное платье. На этой фотографии что-то было не так, но я не могла понять, что именно. Снова всплыло это мучительное сомнение. Как будто там все эти годы было что-то очевидное. Я была слишком близко, чтобы разглядеть это.

Когда мы перевернули последнюю страницу, сложенные коричневые бумажки упали мне на колени, как осенние листья. Одна из них свалилась на пол. Я подняла ее, развернула и узнала запачканную жиром настольную салфетку из 1999 года. Это была салфетка Кларка, и на ней были цитата из «Великого Гэтсби» Фицджеральда, вдохновляющие послания от каждого из нас и пятна двадцатилетней давности от рыбного супа и красного вина. Даже несмотря на ужас всего происходящего тогда, Ловиса сохранила наши сувениры. Я разворачивала одну салфетку за другой, видя ее аккуратный почерк, свои собственные пьяные каракули и характерный почерк Симоны, Кларка, Мики и, о боже, Дхана.

Через секунду я уже была там, полная уверенного оптимизма в отношении каждого из нас, царапала слова любви и надежды и не могла удержаться от того, чтобы не вставить тайную шуточку. У меня защипало в носу, и слезы, которые, как мне казалось, давно высохли, триумфально вернулись. Я оплакивала их, тех шестерых молодых идиотов, которые думали, что новое тысячелетие принадлежит им.

Ловиса закрыла альбом, и мы молча сидели, глядя на языки пламени в электрическом камине. Ни у нее, ни у меня не было сил двигаться.

– Гаэль? Я хочу извиниться за сегодняшнее. Я думала об этом и поняла, что слова о том, что мне не нужно было прощать тебя, потому что тебя там не было, в некотором смысле обесценивают твое горе. Этим я несправедливо преуменьшаю твои чувства, заявляя при этом о своем горе и вине. Я сожалею о своем эгоизме.

Я высморкалась в салфетку от пиццы.

– Всё в порядке. Правда.

Всё правда было в порядке. Я пережила это и могла обойтись без терапевтических разговоров из вторых рук.

– Спасибо, что сказала. Мне стыдно, что я так бестолково выразилась. Понимаешь, мое намерение было противоположным покровительственному. То, что я хотела сказать сегодня утром, было своего рода признанием.

Больше я не могла выносить откровения о прошлом. Я выпрямилась, чувствуя действие вина.

– Мне нужно переспать с этим. – Я наклонилась, чтобы расцеловать ее в обе щеки. – Доброй ночи. Спи крепко, и спасибо, что сохранила наши воспоминания. Увидимся утром.

Когда я уходила, она тепло улыбалась, глядя на искусственное пламя.

Что до меня, то я лежала в гостевой спальне с опухшими глазами и болью в горле. Мой эмоциональный мозг бормотал успокаивающие мантры и советовал поспать. Мой журналистский мозг добавил новые улики в папку с пометкой «Действительно ли это был несчастный случай?». Эту папку я, скорее всего, никогда не закрою.

«Потому что, Гаэль, тебя там не было».