Тяжело положение итальянского земледельца и всего тяжелее, может быть, именно в этой веселой, цветущей части Тосканы. Изнеможенные, бледные и худые, согнувшись в дугу, роются они целый день в земле, которая словно также за одно с горожанами признает их какими-то париями и даже не оказывает на них своего благотворного влияния, благодаря которому, во всех частях света, земледельцы хоть физически здоровее горожан. Здесь напротив. Решение этой странной загадки я нашел очень скоро, когда мне удалось увидеть осенью две, три вспаханные десятины земли. Дело в том, что всё это плодородие сиенских холмов чисто искусственное: вы не только нигде не встретите здесь чернозему, но едва ли, перенеся с собою наши русские взгляды на землю, найдете во всей провинции клочок земли, стоящий быть обработанным: всюду известняк и беловатая глина, редкими местами, и то возле лесков и садов, попадутся вам полосы красноватой железистой глины, удобренной слабыми процентами органического вещества; гораздо чаще целые непроницаемые слои известкового шпата с природными и незатейливыми инкрустациями из кремня, и только на некоторых вершинах высоких холмов белый мрамор, вообще очень низкого качества, – почему его и не выламывают… Все эти роскошные сады, нивы и цветники – плод упорного труда целой касты народонаселения, которая по странной ли игре случая, или по другим причинам вовсе ими не пользуется…
Однако же в Тоскане нет ни крепостного права, ни черных невольников, отношения между земледельцем и землевладельцем имеют вид добровольного соглашения. Обыкновенно одна крестьянская семья селится на участке, принадлежащем какому-нибудь городскому купцу или аристократу и обрабатывает его из половины всего дохода. Закон предоставляет помещику полное право выгнать своего контадина, когда ему вздумается, равно как и этому последнему право оставить своего помещика, когда пожелает; разумеется, определено то время года, в которое могут быть совершаемы подобные переходы… Однако помещики очень редко пользуются этим правом, а крестьяне и того реже. Чаще всего целое поколение крестьян живет на одном и том же участке… Впрочем вообще о сельской Италии я буду иметь случай говорить живее и полнее… Теперь боюсь, что, читая мое описание сиенских холмов, вы ощущаете почти то же, что я, когда проезжал по ним в душной маленькой карете, нагруженной сверху до низу… Две клячи тащили нас кое-как по каменной тряской дороге. Скоро совсем смерклось, соседи мои дремали, ежеминутно толкали меня в бока и бесцеремонно взваливали мне на колени и на плечи то ту, то другую часть своего тела… Твердая дорога глухо гудела под тяжелым экипажем. Хоры лягушек приветствовали нас, когда мы спускались в ложбину между двух пригорков, причем сырой холод заставлял спящих жаться и бормотать что-то сердито себе под нос… Порой лужа или болото в стороне от дороги серебром сверкали между темной зеленью, и на ее светлой поверхности темными силуэтами вырезывались фантастические стволы деревьев, увитые плющом, виноградом… Веттурин громко зевал и сонным голосом покрикивал на лошадей, эхо торопилось повторять эти звуки, но лошади не обращали на них никакого внимания… Я всё больше и больше убеждался в том, что ночь создана для того, чтобы спали все, кроме сов и летучих мышей…
Наутро я проснулся вместе с солнцем и с птицами. Наш дилижанс (я заодно с извозчиком буду называть этим именем наш неудобный ковчег) тянулся медленным шагом в гору; веттурин шел пешком возле лошадей, поощряя их громкими возгласами, а иногда и ударами бича… Я тоже вышел… Было чудное весеннее утро, которого прелести исчезли бы под моим пером, а потому я и не распространяюсь о нем. Дорога, по которой мы ехали, шла несколькими поясами вокруг высокого крутого холма, поросшего темной густой зеленью; на верху его было какое-то мрачное подобие старинного замка… Позади себя мы оставляли все прелести итальянского пейзажа: горки и ручейки, каменные мостики и стройные тополи, кипарисы и роскошные каштаны…
– Далеко ль до Массы? – спросил я веттурина.
– Да вот она, – отвечал он мне, указывая рукой на замок…
Когда колеса нашего экипажа задребезжали по неровной мостовой города Массы, я проклял общую мне с большей частью туристов слабость – расспрашивать заранее всех и каждого о месте, которое собираешься посетить. Из этого выходит, что наперед и по слухам составляешь себе понятие о том, что думаешь увидеть, а потом и стараешься на фактах проверить это свое голословное представление; вследствие этого, если в стране пробудешь недолго и если с разу не наткнешься на факты, слишком противоречащие прежним слухам, то и ломаешь всех их без милосердия, из-за благого намерения подвести их, во что бы то ни стало, под наперед готовое впечатление. Благодаря этой привычке путешествующего люда, мы имеем очень много описаний разных стран, часто весьма милых и красноречивых, но порой совершенно несогласных с действительностью…
Не такая участь ждала меня в Массе-Мариттиме… По тем рассказам о Маремме, которые мне удалось слышать в Сьене, по тем экземплярам маремманов, которые мне удалось видеть, я воображал себе страну эту фантастическим, мрачно очаровательным краем, где всё горит и сохнет под палящим солнцем, где кипят вулканы под землей и чистейшая кровь в венах жителей, где нет ничего туманного, сырого, тяжелого и проч.
Вообразите же себе мое удивление, когда, проезжая по улицам Массы, я вообразил себя поневоле, каким-то чудом, перенесенным в Орловскую губернию… Масса-Мариттима несравненно больше похожа например на Мценск, чем на какой бы то ни было из виденных мной прежде итальянских городов… Дома по большей части деревянные, выкрашенные голубой, зеленой и иногда светло-кирпичной краской, с высокими кровлями, с деревянными ставнями снаружи, мостовая не из плит, а из кусочков битого камня: всё это вовсе не по-итальянски. На одной из площадей колодезь с деревянным срубом, вместо неизбежного каменного фонтана с чудовищными дельфинами, поразил меня окончательно. Везде простор: здания не лезут вверх до нельзя, а больше в ширину, возле многих из них пустые места или садики, простые, незатейливые, иногда огороженные деревянными заборами. И тут же прохаживаются высокие стройные мужчины со светло-русыми кудрями и бородками, с веселыми серыми глазками, женщины дюжие и полные, с роскошными формами, несколько кругловатым лицом и предлинными густыми русыми косами…
Масса, как я говорил уже, построена на самой вершине крутого холма, с трех сторон поросшего зеленью, а с четвертой обрывающегося в низменную равнину, идущую до самого моря. Это новый город. Весь он состоит из одного большого здания, имеющего вид не то монастыря, не то замка. В этом здании помещается госпиталь и церковь. В нем же живут все служащие и прислуживающие при госпитале. Подъехать к этому госпиталю нельзя ни в каком экипаже и едва ли можно верхом: больных взносят туда на носилках по узкой дорожке, делающей множество изворотов и изгибов, и по которой непривычному человеку едва ли удастся взобраться и без ноши. Признаюсь, меня сперва сильно поразил подобный выбор места под госпиталь, но скоро мне объясняли его причину. Для большого числа больных, которые в летнее время собираются сюда изо всей низменной мареммы (по большей части работников с окрестных железных заводов и земледельцев), необходим чистый горный воздух. Здешние доктора вообще признают горный воздух не только лучшим, но едва ли и не единственным лекарством против маремманской лихорадки (из бывших в госпитале в Массе в июле настоящего года 130 больных, 128 страдали маремманской лихорадкой; 129-й был пильщик с переломленной ногой). Хотя положение старой Массы и достаточно высоко, но так как у подножия холма, на котором она построена, есть несколько болот, то и боятся их вредного влияния на больных; кроме того, здешние лихорадки считаются заразительными, – вследствие всего этого сочли за лучшее построить госпиталь на самой верхней точке холма, месте изолированном от старой Массы или собственного города, лежащего ниже его почти на милю расстояния…
Зачем его строили, этот старый город? Кто и когда? Это всё такие вопросы, на которые я не берусь дать ответ. Некоторые предполагают, что в древности море доходило до самой Массы и что самый город этот имел торговое значение. Но если это и было когда-нибудь, то уже очень давно. Мы знаем положительно, что почти в самом начале средних веков мареммы были уже совершенно бесплодны, славились своим дурным воздухом и богатством минеральных произведений, которых однако же никто не решался эксплуатировать. Пользуясь безлюдностью страны, разбойничьи шайки всевозможных родов и видов, сикарии и феодальная сволочь, рыскавшие по всей Тоскане, укрывались сюда от преследований власти. Некоторые из них строили замки на немногих возвышенностях, где климат менее вреден и откуда им представлялась возможность видеть далеко кругом. Замков этих теперь уцелело очень немного и то больше в горной вольтерранской Маремме…
В настоящее время Масса не имеет ровно никакого торгового или промышленного значения; она не лежит ни на какой большой дороге и держится еще только тем, что в ней живут административные власти и чиновники с железных заводов Фоллоники (на расстоянии 12 миль от Массы). Море отстоит от Массы с лишком на 10 миль, и почему она называется приморской (
Масса-Мариттима замечательна разве только тем, что в ней нет никаких художественных и археологических достопримечательностей, а в Италии это большая редкость. В ней нет никаких древних зданий за исключением серого каменного собора очень оригинальной и вместе с тем уродливой формы; весь главный фасад представляет сплошную массу без окон и безо всяких украшений; на одном из концов его низенькая башня, служащая колокольней. Дом городских властей –
Ученые итальянские, – в самой Массе нет никаких ученых, – никогда не занимались археологическими изысканиями насчет этого города. Между массетанами есть предание, что город их построен в очень древние времена и процветал когда-то; но что впоследствии он был весь сожжен и жители его перебиты…
Так или иначе, теперь это – совсем захолустье, всеми забытое и мало заботящееся о других. В целом городе вы с трудом найдете флорентийскую газету. А между тем жители здешние отличаются фанатической преданностью Гарибальди и либеральными стремлениями. В 1860 г. в гарибальдийском войске было гораздо больше массетан, чем ливорнцев, хотя всё народонаселение Массы не простирается до 1500 чел. Когда я был в Массе, там только что был поставлен памятник убитым при Марсале, Милаццо, Реджио и под Капуей. Памятник этот стоит возле собора и далеко не великолепен: он состоит из мраморного пьедестала и на нем мраморной же фигуры, изображающей Италию; под нею золотая подпись, которой я никак не вспомню…
Привязанность массетанов к Гарибальди значительно усилилась после 1849 года, когда он, после знаменитой римской ретирады, прожил здесь несколько дней инкогнито. Он встретил в Массе такой радушный прием и столько готовности помочь ему в его тогдашнем опасном положении, что и до сих пор, по его собственным словам, с воспоминанием о Массе связаны одни из лучших минут его жизни. Когда всё было готово к его отплытию, толпа совершенно неизвестных ему жителей города провожала его с оружием в руках и с полной готовностью защищать его против австрийских солдат и велико-герцогских жандармов. При прощании они поклялись ему следовать за ним во всяком его предприятии за освобождение Италии. С тех пор, имя Гарибальди стало священным для них. В 1860 году они сдержали эту клятву. Я видел матерей, которые пешком приходили из Массы во Флоренцию с своими сыновьями, и сами приводили их в комитет, заведовавший тогда набором волонтеров. Некоторые из них плакали, когда сыновья оказывались слишком молодыми и не могли быть приняты…
Много ли выиграл этот город с переворотом 1860 года, стоившим ему стольких жертв? Как вообще не промышленный город, – я думаю, очень мало. Однако патриотический восторг не остыл здесь нимало. Читателю, вероятно, известно, что весной настоящего года, когда ждали, что волнующие теперь Италию вопросы из области дипломатии и полемики перейдут, наконец, снова на поле сражения, в здешних городах устраивались так называемые
Я был в Массе в то время, когда Гарибальди только что оставил Капреру, и все с волнением следили за каждым его шагом, ждали чего-то нового, неожиданного. Я стоял у дверей кофейной, на главной площади, с приятелем своим, коренным массетаном, доктором Аполлонио А… Мы познакомились под Капуей в 1860 году, и теперь он был председателем общества вольных карабинеров в Массе.
Вечерело; начинали запирать мастерские и лавки.
– Хочешь повидаться со старыми своими массетанскими приятелями? – спросил меня Аполлонио. Я не замедлил изъявить свое желание, и мы отправились.