Письма о тосканских Мареммах[267]

Слово Maremma равно означает и болотное место, и длинную низменную полосу земли на берегу моря. Кроме того, в Тоскане под общим именем Maremma известна целая страна, богатая и очень интересная во многих отношениях, идущая вдоль берега Средиземного моря, на юге от устьев Арно или от Ливорно до римской границы и до высших точек западного склона Апеннин с другой стороны. Официально Маремма не признается ни провинцией, ни округом. Тосканцы же делят ее на три части, очень различные одна от другой по характеру местности и по климатическим условиям: маремма Вольтерранская, гористая и богатая минеральными произведениями страна, лежащая по берегам рек Эры (составляющей северную ее границу), Чечины и Эльсы почти до развалин Популонии и других этрусских городов около Пьомбино; вторая, низменная или Массетанская маремма, совершенно низменная, во многих местах болотная, вмещающая в себе округ города Масса-Мариттима и бывшее Пьомбинское княжество. Южнее ее идет Гроссетанская маремма, богатая пастбищами, славящаяся своими лошадьми и рогатым скотом.

Мареммы эти для Тосканы отчасти то же, что для нас Сибирь, – непочатая страна, богатая всякого рода ресурсами, манящая к себе спекуляторов, представляя им возможность скоро разжиться, и бедных поселян, представляя им столь близкую для них перспективу безбедной жизни. При этом конечно страна эта недолго бы осталась непочатой и дикой, если бы с давних пор не заслужила себе очень нелестной репутации, пугающей всякого, кто бы и готов был польститься на ее приманки.

Дело в том, что воздух маремм считается губительным для здоровья по причине множества болот и других климатических условий, о которых мне придется говорить после; а потому бедные пролетарии, теснящиеся в тосканских промышленных городах, предпочитают умирать с голоду в Ливорно или в Прато. Городских жителей от переселений в маремму удерживает еще и то, что им пришлось бы там стать земледельцами, контадинами; а известно, что в Италии сословие это не пользуется большим уважением со стороны горожан, cittadini, граждан по преимуществу, как они сами себя величают. Но признаюсь, меня постоянно удивляло, почему контадины, теснящиеся в огромном числе в Вальдикьяне, а в особенности близ Сиены, где им из половины скудного дохода и небольшого участка земли приходится надрываться над плугом, помогая чахлым волам своим волочить его по глинистой, сухой почве, – почему они не переселяются в мареммы. Я часто говорил с ними об этом, они мне такими ужасными красками описывали эту страну, что во мне сильно разгорелось желание увидеть ее: мне она представлялась каким-то вулканическим жерлом, чудовищно прекрасным, где каждый шаг сопровожден опасностью, какой-то неопределенной опасностью.

Несколько раз, живя в деревне близ Сиены, мне приходилось узнавать, что какой-нибудь из соседних крестьянских батраков (pigionali – род сельских пролетариев), разорившийся в конец и преследуемый кредиторами, решался наконец бежать в маремму; решался он на это, казалось, вовсе не как на крайнее средство спасения, а скорее, как на отчаянное самоубийство. Жена и дети обыкновенно не следуют за несчастным, а провожают его отчаянным ревом и плачем, как у нас рекрута.

В Сиене мне неоднократно случалось видеть маремманов, по преимуществу из лесной Гроссетанской мареммы, приезжавших туда для продажи своих лесков macchia – пятно, как их здесь называют, на корню, или срубленными. Фигуры этих торговцев были до крайности интересны и имели свой совершенно особенный характер, нравившийся мне несравненно больше официально-буржуазного итальянского типа, встречающегося сплошь и рядом и без малейших оттенков couleur locale[268] во всех городах северной и средней Италии. Не таковы были те редкие экземпляры маремманов, которых мне удавалось видеть. Сухие донельзя, небольшие, но стройные фигуры их напоминают кавказских горцев: их бронзовые лица с черными волосами и живыми черными глазами очень красивы и дышат отвагой и силой, протестуя против того неблагоприятного мнения, которое составили здесь насчет их отечества. Я замечал об этом своим тосканским приятелям; они отвечали мне, что это дескать мареммане, значит им такой именно климат и нужен, во что, не смотря на это, сами они переезжают на лето (когда климат в мареммах особенно вреден) либо в Ливорно, либо в Сиену.

Маремманские купцы в Сиене разъезжают верхом на небольших, но дюжих и красивых лошадях, похожих очень на тех, которые в Риме известны под именем пьомбинских, но нисколько меньше их ростом, с более красивой мордой, с живыми глазами. Лошади эти возбуждают зависть здешних гиппофилов, а наездники – удивление городских красавиц, и вообще мареммане слывут за отличных и лихих наездников, метких стрелков и проч.

При этих своих лихих качествах и, вообще как народ, не привыкший к общественной жизни, мареммане очень часто не прочь прибегнуть к физической силе в делах тяжебных и другого рода. Они мстительны и любят иногда пошалить (как говорят у нас в Курской губернии) по большим дорогам, чему очень много способствуют густые лески, покрывающие очень большую часть гроссетанской земли. Тем не менее однако же дороги в мареммах, несмотря на безлюдность края, гораздо безопаснее, чем, например, под Болоньей. Случаи нападения на дилижансы здесь гораздо реже…

Незадолго перед моим путешествием в маремму случилось там одно действительно странное событие, наделавшее очень много шуму, в Сиене в особенности. Я расскажу его здесь, потому что оно характеризует, с одной стороны, край, о котором я намерен говорить.

Это было в апреле, в самом начале весны, которая в этом году наступила для Италии очень поздно. По обыкновению своему, я зашел вечером в табачную лавку к приятелю своему, старому сиенскому еврею, Саббатино.

Должно заметить здесь, что табачные лавки в маленьких городах Италии служат вроде кофеен или клубов. Мой приятель, Саббатино, пользовался в Сиене довольно громкой репутацией, потому что у него всегда можно найти неизломанную дрянную сигарку за сольдо, что в других лавках не всегда удается, потому что содержатели их в видах экономии покупают бракованные, то есть изломанные сигары из других лавок, и угощают ими свою публику. Кроме того толстяк Саббатино, добродушный остряк и человек очень услужливый, пользуется благорасположением местных тузов. Сам signor delegato, выходя из должности, не преминет завернуть в лавочку моего приятеля, посидеть с важным видом на истертом кожаном диване, снисходительно слушая болтовню посетителей, причем конечно и сам иногда сообщит публике какую-нибудь интересную новость. Одним словом, за неимением в Сиене конторы агентства Стефани или Гавас, лавка Саббатино самое верное место, где можно узнать политические и всякого рода новости, которые здешняя газета, La Provincia, еще не успела перепечатать из третьегоднишних флорентийских журналов…

В этот вечер публика, наполнявшая маленькую лавчонку, имела вся какой-то мрачно-торжественный вид, словно собралась на погребальную процессию. Красное, морщинистое лицо моего приятеля вытянулось особенно, и он поминутно снимал свою шляпу à la Cavour, чтобы обтереть измятым бумажным платком пот, крупными каплями выступавший на его мясистом лбу, – верный признак сильного нравственного волнения… Синьор delegato молчал с видом оракула, пуская густые клубы неблаговонного дыма из окурка рыжей сигары. Стройный юноша, со сверкающими глазами, в дорожном костюме, с большими шпорами, стоял посреди довольно многочисленного кружка и, казалось, с нетерпением и не без досады ждал решения своей участи от делегата… «Son Maremmani… si sa…» (Маремманы, – известное дело), проговорил оракул, стряхивая золу с сигарного окурка.

В несколько минут мне объяснили, в чем дело. Оно было казусное…

Очень почтенный сиенский негоциант, имеющий дела с Гроссето и проведший молодость свою в лесной маремме, где успел разжиться на счет нескольких тамошних семейств, вздумал воспользоваться наступающим весенним временем, чтобы навестить свои владения близ Орбетелло. Он ехал верхом в сопровождении своего племянника и еще какого-то приятеля. На полдороге вдруг из соседнего леска показался человек с ружьем. «Стой и не шевелись!», – закричал он, прицелившись в почтенного негоцианта. Тот побледнел, поспешно остановив лошадь…