Времени я на это потратил немного. Вначале заказал что-то вроде кругленьких деревянных пеналов, напоминающих толстые патроны-жаканы. Каждый из двух десятков этих жаканов имел плотно притертую крышечку, чтобы внутрь не проникла сырость. Затем вызвал вечером Тимоху и велел зарядить ручницу, только на полку — это углубление сбоку, куда кладут затравочный порох, воспламеняющий тот, что в стволе, — ничего не сыпать. Мой стременной подивился, но сделал. Едва зарядил, как я этот порох хоп — и аккуратненько высыпал на чистый лист бумаги. «Заряжай по новой», — говорю. Тот с недоумевающими глазами стал насыпать заново. Вот так я его и гонял, пока на листах не образовался десяток кучек.

Дальше в ход пошли весы. Я их прикупил у одного английского аптекаря из Русской торговой компании, вместе с гирьками. Пока взвешивал, упарился. Хорошо хоть, что кучка от кучки отличались не очень — и впрямь рука у Тимохи верная, — от силы на девять-десять гранов, то есть чуть больше, чем пол грамма. Все переписал, поделил на количество, и получилась у меня средняя цифирь. Та, что нужна.

А дальше все просто. На одну чашу весов крохотные гирьки, строго по среднему весу, на другую — порох. А чтобы на будущее не обращаться к Тимохе, подобрал по весу заряда железячку и отнес кузнецу, который отковал мне «каплю». Носил дважды — почему-то в первый раз она получилась чуть легче.

Управившись с этим, стал думать о компактном походном хранилище — таскают-то кто где, а надо в нужный час не просто иметь все под рукой, но чтобы и сама рука работала на полуавтомате — влево за зарядом, вправо за кресалом и так далее.

Продумав все как следует, пошел к конюхам — они к упряжи привычные, суть уловили сразу. Правда, вдогон смотрели долго — спиной чуял, а во взглядах сквозило усмешливое: «Чудит фрязин». Ну и пусть себе. Хорошо хоть пальцем у виска не крутили — наверное, не принято это на Руси.

Дальше еще проще. Когда я впервые появился с этим нарядом, ратники тоже крякали да усмехались в бороду. Ну-ну. Зато на второй-третий раз стали присматриваться — и впрямь славно у князя-боярина выходит. Заряжает вообще не думая — раз и опрокинул в ствол все содержимое из очередного пенала. Да и остальное тоже сделано по уму — тут же мешочек для пуль, рядышком еще один — для кремня, а на отдельном ремешке стальное огниво. Пеналов для пороха я, правда, подвесил только десяток, а то выходит слишком много, но мне хватало. Да к ним еще одиннадцатый, побольше. В нем порох для полки. В нее и на глазок подсыпать не страшно.

Однако прошла неделя, а новшество мое — ни пенальчики, ни саму упряжь — принимать никто не торопился. Те, кто постарше, ворчали, что на глазок сподручнее, а тем, кто помладше, лень возиться. Ладно, думаю. Коль народ упрям, то мы с ним как Екатерина Великая с картошкой. Тоже ведь никто не хотел сажать, пока она не приставила охрану к общественным полям. А тогда дело другое. Раз охраняют, значит, ценное. Такое и украсть не грех. Ну и разворовали для себя.

Потому я заявил во всеуслышание, что зарядцы эти — большущий секрет, потому как имеется у меня заветная капля, по весу которой я отмеряю порох, и благодаря ей у меня такая меткая стрельба. Да и сама упряжь непростая. Я ее сделал в точности как у мудрого царя Берендея. Кто-то начал просить на время, чтобы изготовить похожую, — отказал наотрез. Сказано же — тайна. И не простая — великая.

Тогда они стали подкатывать к Тимохе. И так его улещали, и эдак. Но мой стременной — человек стойкий. Красть — смертный грех.

«Да не красть, — увещевают. — Ты на время вынеси, а мы себе такую же у кузнеца быстренько закажем».

На третий день, согласно моей тайной инструкции, он сдался. Народ был очень доволен. А упряжь мою так и прозвали берендейкой. Видать, понравилось словцо.

Правда, не обошлось без нюансов. Каплю-то они сработали по весу в точности как у меня, а стволы у всех по диаметру разные. Почти схожи, да не совсем. А тут лишний миллиметр имеет о-го-го какую силу — сразу выброс не тот. В лучшем случае получится недолет, в худшем — разорвет ствол. Снова стали ворчать, пока я не втолковал им, что капля должна весить в точности как настоящий заряд. Зато после соответствующей регулировки результаты стрельб намного повысились.

Была у меня и еще одна мыслишка. Решил я свою ручницу вообще изменить кардинальным образом. Уж больно капризная штука фитиль. Я хоть и приспособил для него особую трубку с дырками — и дождь не попадет, если что, и ночью враг огонька не увидит, хотя он и тлеет, — но все равно не то.

А тут мне в руки попалась пищаль немецкой работы. Там было приспособлено что-то вроде шестеренки в виде стального колесика на пружине, а внутри ручницы на самом курке закреплен кремень. Спусковой крючок нажимаешь — колесико круть, по кремню щелк, и искра летит на порох. Вроде и хорошо, а вроде не очень. Уж больно много новых сложностей.

Во-первых, в конструкции. Замучаешься подгонять — слишком тонкая работа для кузнеца. Во-вторых, для заводки колеса имелся ключик. Если он потеряется или сломается — пиши пропало. А коли это произойдет во время боя, что согласно закону подлости вероятнее всего и случится, — совсем хана. В-третьих, пять — десять раз бабахнул, и надо чистить колесо от нагара, иначе не сработает.

Но вот если его усовершенствовать и колесико с пружинкой ликвидировать, то может получиться весьма и весьма занятно. Только нужно как следует обмозговать замену — чем щелкать по кремню, как все это закрепить и так далее.

Когда приехал Воротынский, я первым делом к нему — мол, все отлично. Подготовил я тебе воинов — залюбуешься. Каждый второй — Робин Гуд, остальные — Вильгельмы Телли. Но он, к сожалению, мой труд не оценил. Вялая реакция, и никаких тебе рукоплесканий в партере. У меня даже азарт спал.

Правда, на мой вызов немецким стрелкам отреагировал живо. Единственно лишь опасался, что мы не сможем утереть нос иноземцам. Ведь тогда ему самому — ужас какой — придется вручать главный приз — серебряный кубок — кому-то из наемников дружины Георгия Фаренсбаха, которого князь на русский манер упрямо величал Юрьем Францбеком. Ну не верил князь, что я всего-то за пару месяцев, даже меньше, сумел подготовить достойных конкурентов.

Сам Фаренсбах — опытный вояка с пегими волосами, чуть припорошенными на висках сединой — насчет призов, которых предполагалось три, как раз не сомневался, будучи уверенным в том, что их непременно получит либо Иоганн, либо Готлиб, либо кто-то еще из десятка лучших его стрелков, выставленных им от своей многотысячной дружины.

Он и перед самым началом состязания выглядел хладнокровным, начав нервничать лишь после первого залпа, когда стало ясно, что Пантелеймон, Фрол — один из ребят-близнят, тихий Мокей и мой Тимоха лучше на целую голову, а результаты остальных тоже хоть и не так сильно, но все равно выше немецких.