Нашёлся йод, Дима помог наложить пластырь. Лену выворачивало от этого тошнотворного запаха. Это было просто невероятно, чтобы старые духи заставляли щипать и слезиться глаза, въедались в кожу, одежду, волосы.
Дима всмотрелся обеспокоенно:
– Вам нехорошо?
– Просто надо на свежий воздух.
От чая с любимым маминым печеньем курабье Лена отказалась.
– Дима, можно я задам вам один вопрос? – спросила она.
– Конечно, – ответил Дима, который не знал, что теперь делать с ситечком полным заварки, если гостья не хочет чай.
– Вы любите курабье?
Дима завис, задумался.
– Да нет, вообще-то. Мама любила, а я как-то до сих пор покупаю на автомате и…
– А чай? А это ржавое ситечко? А эти чудовищные обои, эти полотенца! Неужели вам приятно всем этим пользоваться?
Дима, судя по взгляду, никогда не думал об этом.
– Зачем вы храните верность тому, что причинило вам столько боли? Этим мутным зеркалам, этим старым шкафам, они ведь забиты мамиными вещами доверху, верно? Сколько ещё вы будете поклоняться ее халату, духам, тапочкам?
– Мне нужно время, – сказал Дима глухо, ставя фарфоровую чашку обратно на её место к хрусталю в стенку. – Я не могу так сразу.
– Три года, Дима. Три. Года. Вашей жизни. Другой может и не быть.
Когда за Леной закрылась дверь, Дима опустился на стул, обитый чёртовым гобеленом, и впервые смотрел на своё жилище другими глазами, глазами чужого человека.
Лена вошла в квартиру, с удовольствием вдыхая знакомый запах своего жилья, смесь корицы, грейпфрута, кофе. Сняв обувь, она крикнула в гостиную, где горел свет и работал телек:
– Мышонок, привет! Угадай, чего я тебе купила!
Лена наклонилась, чтобы достать из пакета достала яркую шапку и вдруг уткнулась взглядом в мужские ботинки сорок четвертого размера.
Лена была сбита с толку, с одной стороны, кроме соседского Ваньки и техников по интернету у них не водилось лиц мужского пола, с другой – имеет право, это же и её жилплощадь.