Недомогания были и раньше. Но какие из них вызвали жизненные сложности, а какие беременность, не знаю. Конечно, я уставала. Нервотрепка с ранением и арестом Эмиля, затем хлопоты, переезд… Я не считала дни. После родов и стресса их вообще стало трудно считать, цикл пошел вразнос. Серьезные подозрения появились пару дней назад.

Я представляла глаза мужа, когда говорю, а он спрашивает о сроке. Он такой человек — во всем хочет быть уверенным. Я пойму, о чем он подумает. У меня с обоими была близость практически в один день, когда я убежала от Андрея и столкнулась с Эмилем в пентхаусе. С мужем я не предохранялась. Андрей использовал защиту, но…

Когда я выбрасывала тест, у меня дрожали руки.

Я надела пальто, перчатки, сжала руки, пытаясь побороть внутреннюю неуверенность. Я хочу его увидеть, хочу узнать, как он, поговорить с ним в последний раз. И ужасно боюсь.

За воротами ко мне приставили охрану из сотрудников колонии — шесть человек. Они ничего не говорили, просто шли рядом. Я прошла досмотр, сдала телефон. Сердце вздрагивало, пока я двигалась по холодному коридору с темным полом, перегороженному решетками. На каждом шагу гремели засовы. Я бывала в тюрьмах, но это другое. Здесь воздух давил на плечи похуже могильной плиты. Андрея осудили на пожизненный срок. Слишком долго, чтобы помнить о воле.

Коридор закончился массивной дверью. Под ложечкой похолодело. Я остановилась, а когда дверь распахнули, резко подняла голову.

Андрей был там, в глубине комнаты. Отгороженный решеткой от остального пространства. Слишком опасный, чтобы держать его без цепей. Он стоял, опустив голову и смотрел в пол — куда-то в угол. На нем была черная одежда заключенного. Как только дверь открылась, он начал невнятно говорить:

— Ремисов, Андрей… — коротко и резко он называл цифры, перечисляя статьи, за которые отбывает наказание.

— Остановитесь! — оборвали его. — К вам пришли.

Только тогда он поднял глаза. Неживые, запавшие и черные. Он смотрел пусто, словно не узнавал меня. Безучастный к нам, но по жестким линиям исхудавшего лица, острым скулам видно, как ему плохо. Диковатый и чужой.

Это был шок.

В моих глазах и в глазах правосудия — это два разных человека. Наверное, это какой-то феномен психики. Нежелание смотреть правде в глаза. Виртуозная слепота человека, который в упор не видит реальность. Мое внутреннее «я» отрицало все, связанное с его преступлениями. И столкновение с реальностью, произошедшее сейчас, вызвало противоречивые чувства. Горечь, боль… Отрицание. Андрей все понял по моим широко распахнутым в немом изумлении глазам.

— Дина, — застонал он.

Но для меня Андрей так и останется парнем, который криво улыбался мне и дарил цветы. Защитником, а не злом. Я подошла к решетке, за которой скрывалось его лицо.

— Привет.

Он не хотел, чтобы я его таким видела. Переступил с ноги на ногу — как зверь на привязи. Я стояла почти вплотную, не отрывая от него взгляда.

— Подожди… Я кое-что привезла.

Я порылась в сумочке, нашла сигареты и отдала ему. Пачку, которую я купила на воле, забрали при досмотре. Эту пришлось купить здесь. Андрей жадно распечатал ее, прикурил и с наслаждением затянулся.

— Ласточка… — он выдохнул дым и вместе с ним ушла толика напряжения. — Не нужно было… Не приезжала бы.

Говорить он стал хуже. От нервов, или большую часть времени привык молчать. В глазах — беспросветная тоска.